Зеленый остров
Светлой памяти матери посвящаю
1
На кухонную дверь, чтобы не дуло из коридора, Зоя набросила одеяло. Она осторожно доливала холодной воды в корыто, установленное на табуретках, и, закатав рукава матросской тельняшки, то и дело погружала в воду локоть.
— Вроде бы нормально, — сказала Зоя, убрав прядку-спираль под косынку. Изжеванные концы пестренькой детской косынки были затянуты узлом на затылке. — Мам, ты сама попробуй.
Крупная, в блеклом халате и фартуке, сшитом из млечно-розовых аптечных клеенок, Александра Васильевна помогала внучке расстегнуть пуговки на платье.
— Не вертись ты, веретено тверское! — ворчала она на Лену. Сняла с внучки платьице, усадила на приземистый, в деревянном корпусе холодильник, застеленный одеялом и клеенкой. Шагнув от внучки к дочери, потрогала воду в корыте.
— Ой, горячая! — Александра Васильевна бдительно заглянула в раскрасневшееся лицо Зои. — Подлей еще капельку.
Пятилетняя Лена, сидя на холодильнике, путалась в майке, стучала пятками по дверце и ни на минуту не умолкала.
— Бабуль, вот почему люди становятся старыми?.. Когда я вырасту большая, потом тоже буду старая? Нет, я сначала буду как мама, правда? А вот уж когда мои детки вырастут, то я буду как ты, правда, бабуленька?
Александра Васильевна качала головой с седыми, берестяной белизны волосами, коротко обрезанными и схваченными перламутровой гребенкой, улыбалась, выговаривала внучке:
— Ах ты, Ленка-коленка! Ну и чудила, ей-богу.
— Бабуля, что ты говоришь! Ведь нету же никакого бога, — девочка умненько округлила глаза и погрозила пальчиком.
— Конечно, конечно… Снимай скорей трусики. Сама, сама…
В двухкомнатной квартире, где жили Дягилевы, была ванная с газовой колонкой для нагревания воды. Однако в колонке прохудился змеевик. Глава семейства Ефим Петрович наладить водогрей не умел. До выхода на пенсию он много лет работал печатником в заводской типографии. А досуг посвящал ремонту часов — это было его страстью. Как ребенок радовался Ефим Петрович, если знакомые доверяли ему отремонтировать засиженные мухами ходики или старинные кабинетные часы с боем — и денег за ремонт не принимал категорически. Но проржавевшие трубы, неподатливые муфты, гремучий неуклюжий змеевик — во всем этом Ефим Петрович чувствовал себя бессильным. И сколько ни хлопотал, не мог он добиться, чтобы сантехник из жилотдела сделал ремонт. Поэтому взрослые ходили в баню, а Лену мать и бабушка купали в кухне — там было просторнее.
Нагая девочка стояла на холодильнике, прижав локотки к выпяченному животу, и мать с бабушкой не могли не залюбоваться ее упитанным сияющим телом, круглощекой мордашкой, веселыми, темными, как у матери, глазами. И если бы все они как-нибудь увидели себя в ту минуту со стороны, то, может быть, вспомнили Ленкину игрушку-матрешку, разобранную на румяноликие персоны вплоть до последней, самой маленькой, уже неделимой.
— А теперь ныряем! — Зоя, одетая в трико и тельняшку, сохранившуюся со студенческой поры, развела руки и шагнула к дочери. Лена скакнула со своего постамента, повисла на матери, обняв за шею, обхватив ножками талию, изо всех сил стискивала, а Зоя хохотала, стараясь освободиться.
— Ой, ну хватит, хватит. Ведь задушишь мамку, — говорила Зоя, делясь с матерью счастливым взглядом. И думала: «Ну кого нам еще нужно? Вот так бы и жить всегда вместе…» Эта мысль не совпадала с другой, более властной, о которой Зоя не могла забыть. Несовпадение ощущалось как холод, как напор коварного сквозняка из-под кухонной двери.
Скосив взгляд на дверь, убедившись, что закрыта она плотно, без щелей, Зоя посадила девочку в корыто и принялась намыливать розовую губку. Лена гоняла в воде пластмассовых куклят, плескала ладонями — бабушка строго прикрикнула на нее, чтобы не заливала пол по всей кухне.
Самым трудным было мытье головы. Зоя втирала шампунь в мокрые Ленкины волосы, следя, чтобы не попало в глаза, но все равно девочка пищала. Бабушка уговаривала ее потерпеть, мать нетерпеливо покрикивала — в кухне мешался звонкий гвалт.
Наконец все было кончено. Напрягая силы, Зоя подняла дочь над корытом, бабушка окупнула из кувшина. Снова вознесли Лену, покрытую крупными прозрачными каплями, на холодильник, и Зоя, укутав ее с головой в махровое полотенце, стала вытирать. Полотенце было просторным, весело-зеленым, как листва на майской березе. В разрыве этой листвы светилось румяное, мокроглазое блаженство.
Распарившаяся, с бисеринками пота на лбу и широкой переносице, Лена подняла руки, чтобы мать надела чистую майку. В этот момент дверь в кухню распахнулась, вошла с недовольным выражением на остром бледном лице Лариса, жена Зоиного брата Алексея.