Я прыгнул с машины. Запустил в матроса стамеской… Он скрылся.
В два прыжка я был у лаборатории Андрэ. Он вышел мне навстречу. Мы столкнулись.
Капитан обмотан медными проволоками, его руки, его голова трясутся.
— Капитан, машина готова.
— Я нашел провод.
Он не слышит, он быстро проковылял мимо.
— Ионги! — зову я. — Хлеба, воды, карты.
Она несет. Она вынырнула из пожелтевшего поля, которое я так и не скосил. Жатвы мы не дождемся. Мы увидим другие поля, мы увидим мокрых грачей, телеграфные столбы… Ласточки… Радость… Земля…
Я смеюсь, я плачу. Ионги помогает мне сваливать в кабинку провиант. Она тоже смеется и плачет… Ионги, Ионги полунемая…
Но где капитан?
— Капитан! капитан! — я соскакиваю, бегу в лабораторию. Толкаю железную дверь…
— Капитан, откуда свет?
Андрэ повернул ко мне голову. Его сухое лицо ярко озарено.
— Иллюминация снова в порядке, — говорит он.
Его волосы белой бурей подняты над головой.
— Но машина исправлена, капитан. Пора в дорогу…
Андрэ встает, опираясь на стол. Он неузнаваем: его дряхлость исчезла. Что-то гордое и что-то стремительное в повороте головы. Что то непобедимое в стиснутых губах, в том, как твердо прижаты к столу смуглые, крепкие ладони… Он усмехается:
— Я остаюсь.
— Вы шутите не вовремя, капитан.
— Нет, я остаюсь…
Эта покойная улыбка, эта гордая белая голова, это старческое лицо, озаренное сильным пыланием ламп, на миг бесят меня.
— Тогда я возьму вас силой…
Сжав кулаки, я иду на него.
— Остановитесь, выслушайте… — капитан отстраняет меня рукой.
— Хорошо, я буду слушать… Но бензин выгорает… Скорее.
— Ван-Киркен уничтожил все… Мне удалось восстановить… И я двинулся дальше. Я очень близок к концу.
— К какому концу? Я моряк и в ваших ученых исследованиях ничего не понимаю… Торопитесь… Бензин выгорает…
— Я буду говорить просто… Тут на корабле два холма, могилы Стринберга и Френкеля… В них колышутся и дышат мои товарищи… Их тела растеклись по растительным клеткам, по неисчислимым волокнам… Они превращены в травы, но я огородил их, я знаю, где они… А зеленое ущелье, громадные шиповники, папоротники, водоросли, влажные трясины… А смутный рассказ Ионги… А Ван-Киркен, обросший мхами, как жаба… А травы, которые без устали идут на приступ… Поймите, весь этот Зеленый Остров кишит тысячами душ… Когда-то здесь была человеческая жизнь. Но растения победили… Может быть, тот ледяной город у Золотого Пика последний след человека. Травы стерли тут человеческую жизнь, она растеклась по миллионам нитей-волокон, напоила корни, согнулась в узлы зеленых ветвей… Но кругом нас — люди, живые люди, превращенные в травы — и в ущелье, на кораблях, в трясинах — души героев, вождей, воинов, жрецов — слышите, они колышутся, шумят…
— Что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать, что смерти нет, что Стринберг и Френкель живы… Годы бродил я тут один с этой мыслью… Я многое нашел. Вы видели, что я разгадал сон льда, победил замерзание. Но это открытие меня не утешало… Я искал и я скоро найду обратный путь от травы к человеку, от смерти к жизни. Тогда в тех двух могилах я снова найду товарищей… Как замерзшие проснулись в моих конденсаторах, так и они сольются и встанут в моих цинковых формах… Я уже знаю систему температур и пульсаций, вызывающих живое дыханье… Будет день, когда из темной лаборатории выйдут на солнце мои товарищи, засмеются, протирая глаза, и скажут: — Андрэ, как долго мы спали без снов. Почему ты не будил нас…
— Безумие! — крикнул я, закрывая ладонями лицо, точно защищаясь от призраков.
— Нет!
Лицо капитана в пылании ламп, запавшее, иссеченное морщинами, с пустынным огнем остановившихся глаз — ужасно и величественно дрогнуло, точно от удара молнии.
— Нет, не безумие. Будет так. Будет.
И тогда донесся подавленный вопль. Я задрожал: это голос Ионгайи.
Мы оба бросились из каюты…
У лестницы в трюм мы наткнулись на комья серых куриных перьев в крови. След, след…
По лестницам, где медные поручни сверчены в жгуты, я сбежал в глубину темных колодцев-трюмов. Андрэ отстал…
Пробоина в борту… Края заросли косматым крапивником, точно из воздушного грота видна зеленоватая мутная даль острова.
В косых столбах света из пробоины, как миллионы ржавых игл, кружатся семена трав…
Тут на железном полу, дорожкой красных монеток, замелькали капли крови.
След, след…
И у трюма я наткнулся на Математика.
Крыса лежала на спине, с подогнутыми в сухие горсточки лапками. Шерсть сбилась на животе от сгустков крови. Голова размозжена.