Сельва. Крокодилы, пьющие особую воду. Воду, которая превращается в стекло. Самые ядовитые змеи. Гремучие, коралловые, науяки, тамагасы[61]. Леса жевательной резины. Индейцы-лакандоны. И вот — богатство. Хозяин плантаций, самых лучших в мире земель для банановых кустов, поднявшихся из зеленого пушка девственной почвы, там, где речной ил желт, как подсолнух, и где днем сверкают звезды в глазах черных пантер и пятнисто-золотистых кошек — оцелотов. Оцелоты не похожи на ягуаров, не кидаются на людей. Их там держат вместо собак. А еще они обладают дивным свойством выделять сладкую слюну янтарного цвета; индейцы собирают ее в маленькие сосуды и делают снадобье от солнечных ударов. Ну а миллионы?.. Однажды ночью, жаркой тропической ночью в него ударила молния. На мгновение он сделался пеплом, восстал из пепла молнией, и с этого момента все, к чему прикоснулись его руки, обратилось в золото. Не жалкой горстки вещей — многого, очень многого коснулся он. Раскаты грома утроили, удесятерили ему руки, эхом отдались в пальцах, чтобы он мог объять земли, где теперь миллионами ветвей зеленого золота раскинулись сказочные плантации бананов, которые так любят американцы. А из молнии он превратился в того, кем был теперь, — в Его Зеленое Святейшество, в Зеленого Папу. Зеленый Папа! Это прозвище, как хоругвь, несли продавцы газет по улицам Чикаго, по сотням и тысячам больших и маленьких улиц… Green Pope! На бирже Нью-Йорка, Парижа, всего мира повышались банановые акции: «Беру по 511! Беру по 617!.. 702!.. 809!.. Green Pope!.. Green Pope!..»
Секретари, телохранители и прихлебатели плотной, почти непроницаемой стеной окружали его персону. Взведенный курок леденил его дни и ночи, страх перед нацеленным в спину дулом, пулей, готовой вырваться из ствола, разливал вокруг него металлический холод и любезную учтивость. Пистолеты, пулеметы, защитные доспехи из тончайшей стали, бронированные ложи и автомобили. Приходили льстецы поглядеться в фарфоровые зеркала. Для мультимиллионеров устраивались роскошные приемы.
Жесткой газетной бумаги не существовало отныне для него, ее сменили рулоны воскуряющих фимиам шелковых листов; их золотые буквы освещали его сверху донизу, его, возможного кандидата на пост президента Компании с титулом Зеленого Папы.
Его Зеленое Святейшество, Карибский Папа, достойный носить Великий Изумруд!
Мейкер Томпсон желал получить все. Его мечта — стать Зеленым Папой или губернатором новых присоединенных земель. Он считал это делом решенным. Президент Компании и сенатор от Массачусетса ожидали его к десяти часам. Белый вкрадчивый орангутанг протянул ему мохнатые руки с блестящими — цвета незрелого мандарина — ногтями: сердечность небывалая, но объяснимая, сенатор видел, что писали о нем газеты, и стал его больше ценить.
— Я прибыл из Вашингтона, — поспешил сообщить ему сенатор, — однако сядем, если вам угодно. Я обсуждал вопрос об аннексии с государственным секретарем, моим старым другом, и доложу вам, пришлось бы порядком перекроить международную карту. Скажите, мистер Мейкер Томпсон, какое расстояние отделяет наши владения в тех краях от английской колонии Британский Гондурас?..
— На карте точно указано, сенатор, и, если вы позволите, мы можем определить в одну минуту.
— Теснейшее английское соседство!.. — воскликнул сенатор, чиркнув по карте леденцом розового глаза под мутным стеклышком. — Теснейшее английское соседство! Англия имеет обыкновение прибирать к рукам все, что на земном шаре кажется ей полезным для короны, ссылаясь при этом на опасное соседство. На то она и владычица морей, чтобы стать соседкой всего того, чего она вожделеет и что покоряет, но в данном случае наше соседство — не фикция, а географическая реальность.
Золотистые ворсинки мха снова вырвались за пределы сенаторской одежды, и он, склонившись над мелкомасштабной картой, пыхтя и морщась, чтобы удержать на месте непоседливый монокль, приглаживал одним, двумя, тремя пальцами — мизинец, торчком — бело-желтую стружку, снимаемую воротничком с толстых складок шеи.
— Теснейшее английское соседство… Господа, нам придется удовлетвориться лишь выгодами аннексии…
— Не вижу выгод без аннексии, — ответил Мейкер Томпсон. — Если из-за боязни подразнить немного этих свиней британцев мы откажемся от захвата, то потеряем все.
— К несчастью, речь идет не об одних лишь англичанах. Имеются речные, озерные и морские порты, жизненно необходимые для транспортировки кофе, идущего в Германию, и немцы, а вместе с ними и другие великие державы сочтут себя ущемленными нашим аннексионистским демаршем в этой области.
— Не думаю, немцы скорее поддержат нашу затею, они злы на британцев, идущих напролом все дальше, ощипывающих землю, как индейку. Достаточно взглянуть, что они сделали с Британским Гондурасом, — голая коленка, без единого кустика, где население, в основном негры, живет хуже, чем вьючный скот. Я туда наведывался и говорил с губернатором, англичанином, который напяливает смокинг, чтобы съесть картофелину с листиком салата. Когда я сказал ему о рабстве негров, он мне ответил: «Мой дорогой друг, где бы мы, англичане, ни появились, мы везде даруем свободу рабам, но не скоту…» И как ни в чем не бывало мы продолжали смотреть из огромного окна губернаторского дома на море, божественное Карибское море. Все это я вспомнил к слову, британцы не могут противиться нашей аннексии, потому что обладают не большими, чем мы, правами на владение своим Белизом.
— Причин вполне достаточно, чтобы противиться, вмешался президент. — Если у них нет законного основания для пребывания в Белизе, они боятся, что более могущественный сосед, вроде нас, присоединив эту маленькую страну, потребует от них очистить не принадлежащие им земли, выкатиться раз и навсегда отсюда, убраться на свой остров.
— Вы попали в самую точку! — воскликнул Мейкер Томпсон, обжигая карим пламенем своих глаз металлические глаза президента Компании. И, посмаковав секунду свои мысли, продолжал: — Присоединив к себе Британский Гондурас, мы их выбросим из этой маленькой страны на основании доктрины Монро, которая нам уже дала один сахарный остров.
— Доктрина Монро в данном случае бессильна, вмешался в разговор сенатор. — Не надо забывать, что еще не высохли чернила на англо-японском соглашении и что Трафальгарское сражение началось не просто так. Англия, конечно, не Испания, но не будем терять времени и вкратце подведем итог, чтобы прийти к какому-то решению. Англия, Германия и другие державы воспротивятся любой аннексии в широком плане, и мы должны сейчас удовлетвориться тем, что имеем: фактической аннексией. Оставим в покое англичан с их голым Гондурасом без единого кустика, — представляю себе его! Есть там, наверное, и клуб, где можно валяться пьяным, и их женщины, эти страшные «лед»… — он произнес «леди» на французский лад, чтобы получилось «страшными уродками»[62], засмеялся и провел по губам ладонью вместо платка, который торчал из кармана и, казалось, ждал, когда сможет вобрать в себя слюну с его пальцев.