— Голова, голова… Ждет тебя тут один сорвиголова по прозвищу Гринго… Вон спрятался… От полицейского удрал. Увидел, что дверь у нас приоткрыта, и ворвался. Я тут же подоспела, да и столкнулась нос к носу с полицейским: он, милый, тоже сюда лезет, как в собственный дом. «Стой! — говорю ему. — Это тебе не хлев, а дом лиценциата Видаля Моты».
— Что же он натворил?
— Кто?..
— Мальчишка. Что он наделал-то? Почему его преследовали?
— Да закатил вроде здоровую оплеуху другому шалопаю. Так мальчишки говорят. Поди проверь их. Все они — одна шайка врунов.
— Ты дала ему что-нибудь выпить, чтобы он успокоился?
— Да, сеньор, дала кипятку, он и перестал трястись. Очень уж напугался; говорят, от его затрещины у того, с кем он подрался, челюсть отвалилась. Кто знает, может, и так. Парня в больницу отправили.
В чулане среди хлама спрятался Томпсон Гринго. Поначалу трудно было различить что-нибудь в темноте, но, когда глаза привыкли, стало видно, что каморка завалена всякой рухлядью и старьем. Видаль Мота торжественно приблизился к Боби и сказал:
— Хорошо, что вас не схватили… Итак, что же произошло?..
— Ничего…
— Ничего не может быть, друг мой. Говорят, вы страшно сильно ударили его по зубам.
Флювио и ребята из команды Гринго сломя голову неслись по коридору к чулану. Они спешили сообщить Боби о том, что ими сделано для его спасения. Организована контрразведка на поле «Льяно-дель-Куадро». Организована служба снабжения: если придется сидеть в укрытии много дней, то будет доставлен необходимый провиант. Если перекроют воду, будут принесены две дюжины бутылок лимонада. Если оставят без света, будут раздобыты свечи и спички. Организована бригада саперов, которые уже умчались обследовать овраги в Саусе, в Лас-Вакас и в Сапоте, чтобы отыскать для Гринго самую надежную пещеру.
Видаль Мота вышел в коридор посмотреть, кто явился, и, увидев своего племянника Флювио, отозвал его в сторону.
— Подождите меня, ребята. Мне надо поговорить с моим дядей, — важно сказал Флювио Лима товарищам. Он был в бригаде саперов, но надеялся перейти в разведчики, если ему разрешат забраться на крышу и следить оттуда за действиями полицейских.
— Самое плохое… — заговорили разом мальчики, ворвавшись к Боби, — самое плохое то, что мы не сможем одолеть в завтрашнем матче команду Паррокия. Дурак ты, Гринго, что подрался! А полицейского позвала та старуха, что торчала в окошке, которое выходит в переулок. Она потом шмыгнула к окну, которое выходит на улицу, и натрепала обо всем фараону. Это она, старая ведьма, его позвала, надо устроить ей серенаду булыжниками.
Не то сдавленный стон, не то яростный хрип вырвался из глотки Гринго.
— Ты же никогда в жизни так не дрался! И что тебя дернуло? От злости, что ли, ослеп, молотил куда попало. Если б мы тебя не удержали, ты бы его убил. Гад сам во всем виноват.
— Какой гад? — спросил кто-то.
— Ну, гад, парень, который увязался за Гринго и стал ему говорить…
Боби вдруг затопал ногами и завопил:
— Замолчите!.. Уходите!..
Проверяя, надежно ли спрятан документ, лиценциат еще и еще раз повертывал ключ в замке стола, а Флювио сообщал дяде подробности ссоры. Все началось из-за открытки. Из-за одной дурной открытки. Тот парень принес открытку, позвал Гринго и сказал ему: «Гляди-ка, вот твоя мать, Гринго…» А там какая-то голая тетка сидит на коленях у моряка.
Видаль Мота повторил:
— Голая тетка на коленях моряка…
— Да, дядя. А Боби он сказал, что это его мать…
— Правильно Боби сделал!
Флювио поднял голову и взглянул в упор на дядюшку. Слова «правильно Боби сделал» заставили его почувствовать себя взрослым мужчиной.
— Того, кто оскорбляет мать, в порошок стирать надо, — заключил адвокат. И вышел вместе с племянником.
Флювио раздумал уходить из бригады саперов, он даже собрался утащить мачете из дома; надо остаться в саперах до тех пор, пока они не обследуют окрестностей и не найдут надежного убежища для Гринго, где Боби должен жить, ни в чем не нуждаясь: и журналы будут у него, и книги, и всякие игры, а ребятам придется по очереди сидеть с ним.
— Я иду в полицию, — сказал лиценциат Сабине. Закрой дверь на засов, чтобы мальчишки здесь не шныряли.
Он подождал, пока сержант допросил какую-то женщину в шали; от женщины несло букетом разных запахов: помадой для волос, пудрой, духами, кожей разопревших туфель и пропотевшим шелковым платьем.
— Прошу прощения, лиценциат, я не мог принять вас раньше. Да, действительно, ко мне поступил акт…
— Я хотел бы попросить комиссара об одной любезности. Он у себя? Если нет, передайте ему: пусть сегодня не отсылает этот акт в суд, а подождет до завтра.
— Все зависит от того, какое медицинское заключение дадут в больнице…
В эту минуту вошел комиссар. Дежурные полицейские вытянулись в струнку. Один из них доложил сержанту, что начальство явилось. Сержант, приосанившись, шагнул к комиссару. Выслушав донесение, комиссар постучал рукояткой хлыста по правому сапогу, сдвинул фуражку на затылок, обнажив вспотевший лоб, и спросил лиценциата, не драка ли этих самых мальчишек привела его сюда. Но, услышав от сержанта, что лиценциат и в самом деле пришел просить не передавать дела в суд, пока не будут наведены кое-какие справки, не дал посетителю и слова вымолвить:
— Дело это ни сегодня, ни завтра, ни через сто лет до суда не дойдет, так как факты сильно преувеличены. Сеньор шеф полиции имеет сведения, что была самая обычная драка. Один из мальчишек, к несчастью, споткнулся, упал и сломал себе челюсть.
«Вот он, Дон Злато», — подумал Видаль Мота. Одиннадцать миллионов долларов, сто миллионов долларов, пятьсот миллионов долларов, целый миллиард долларов. И один, два, три, четыре, пять, семь постовых полицейских, от которых пахнет бриолином и взяткой за молчание.
Открыв на следующий день входную дверь и увидев на поле ватагу мальчишек, Сабина осенила себя крестным знамением; старуха испугалась еще больше, услышав от Флювио, что они сейчас сцепятся с ребятами из Паррокия, с командой босоногих.
— Ох, вставай, вставай, — твердила она, толкая в бок лиценциата, — да вставай же. Теперь они палками будут драться с босяками из Паррокия, и Флювио ввязался… Надо сообщить твоей сестре…
Адвокат открыл глаза, нащупал ногами домашние туфли и потянул было халат со стула, собираясь вмешаться в потасовку, о которой говорила Сабина, как вдруг услышал звонкий голос, донесшийся с поля.
— Play-ball!.. Мяч в игре!
— А, ну это ничего… — пробурчала Сабина, увидев из дверей, как начинается игра. — Прости, я тебя зря разбудила… Но ведь теперь каждый живет — только беды ждет.
— Беспокойный ты человек…
— Уж не зарабатываешь ли ты по тысяче долларов в минуту, когда спишь? Или тебе такое снится?
— Вот именно, снится. Сейчас видел, — и какого черта ты меня разбудила? — видел, что мне платят тысячу долларов в минуту, как тем адвокатам, из НьюЙорка, тысячу долларов в минуту. Ну, ладно, им это, наверно, тоже кажется сном, — только, по счастью, будить их некому.
Издалека снова донесся звучный металлический голос Боби, распоряжавшегося на поле.
— Three men out![70]
— Этот мальчишка, которого кличут Гринго, приходил сегодня утром благодарить тебя. Бедняжка, не знает, куда глаза девать, а все из-за того, что набедокурил! Слышишь, лопочет там по-английски?
— Воспитание хоть куда… — проговорил Видаль Мота, потягиваясь.
— Да, а что (с поля опять долетел крик Боби: «One straight!»)… эта голая женщина на коленях у матроса… Почему ее называют его матерью?.. («Ball one!" орал Боби.) Скажи, неужели так всюду и таскают с собой люди фотографический аппарат? Как же эта сеньора дала себя заснять? И похуже вещи делаются, да ведь не снимаются!
— Я не говорю, что это фотоснимок… («Ball two!" эхом докатился вопль Боби.) Просто в такой форме сделан намек на многое…
— А ты-то откуда про все знаешь?
— У меня немало друзей в Компании…