— Пожарников я тут не видал, — ответил Волк. — Я ловлю рыбу, а ты отвлекаешь меня.
Волк с грустью поглядел на него. «Такой у него взгляд был, — рассказывал Вася Морковкин, — мне даже как-то не по себе стало».
За городом, во дворе телестудии, мы ждали автобус.
Была поздняя осень. Падал мелкий снежок, мороз пощипывал уши.
Вдруг из-за угла появилась большая собака с белым, грязноватым воротничком на груди. Это был очень старый пес. Он медленно ковылял на трех лапах. Передняя была у него перебита, и он держал ее на весу.
Обогнув заглохшую цветочную клумбу в центре двора, пес сел на подернувшийся ледком асфальт, продолжая держать на весу перебитую лапу.
Чувствовалось, что бежит он издалека, устал. Дыхание морозным паром вырывалось из его открытого рта.
По всей вероятности, это был бродячий, бездомный пес, и мы понимали, что бежать ему некуда, кроме как с глаз людских. Пес, похоже, и сам об этом догадывался. Было во всем его виде нечто такое, что бывает у людей: когда тяжело на душе и некуда идти, придумываешь себе любое занятие.
Не тоска, а какая-то отрешенность, напряженное сосредоточие на некой цели были в его взгляде. Словно ему хотелось убедить нас, людей, в том, что он вовсе не бездомный пес, кто-то его ждет и что только ради этого бежит он, превозмогая боль.
Передохнув (он сидел даже меньше, чем нужно было для того, чтобы отдохнуть), пес снялся с места и поковылял мимо свинченной и сваренной из железных труб телевизионной вышки к бетонной ограде, возле которой торчали сухие кустики полыни и где, наверное, была дыра…
Вася набрал большую охапку хвороста и двинулся обратно. Березовый светлый лес между тем начал переходить в пихтовый, темный.
«Опять начинает твориться что-то неладное», — обеспокоился Вася и прибавил шаг. В просвете между деревьями засинела река. «Ну и хорошо, — обрадовался он, — а то начало казаться, что я опять сбился с дороги».
В это время на берегу появилась компания длинноволосых юнцов с электрогитарами и магнитофонами.
Вероятно, они приехали на том поезде, который пробежал между Васей и пожарниками. На юнцах были грязные мятые джинсы со множеством ярких заплат.
Заплаты были пришиты нарочно.
Юнцы располагались на лужайке, извлекая из саквояжей бутылки с красным вином и консервные банки.
Бренчали электрогитары, хрипели магнитофоны.
«Надо сказать им, чтоб они вели себя потише», — подумал Вася, сваливая хворост на землю.
— Извините, — сказал Вася, — но на дороге и лужайке остались следы…
— Эти следы оставило авто-мото-вело-фото, — сказал Волк. — Сегодня Луговая суббота. Вот все и едут к нам сюда, на лоно природы. С электрогитарами да магнитофонами. Такой грохот поднимут, что хоть беги из лесу. Ну и следы остаются — битое стекло да консервные банки. В прошлый раз я так рассадил лапу осколком стекла, что насилу зализал рану.
«Который раз я слышу про авто-мото-вело-фото», подумал Вася Морковкин и спросил:
— А что это такое авто-мото-вело-фото?
— Не могу знать, — ответил Волк. — Мне известно только, что когда оно убежит за болото и съест тонну кирпичей, то взорвется.
Наступило молчание. Волк сидел неподвижно. Вася рассматривал его хвост, погруженный в темную, с радужными нефтяными пятнами воду.
Глава VII
Когда Вася очнулся, юнцов на берегу не было.
Он поискал глазами Волка — тот стоял спиной к нему и сосредоточенно водил вилами по воде.
«Откуда у него вилы и чем это он занимается?» — подумал Вася.
— А я хворосту принес… — сказал Вася и осекся.
Стоявший у воды обернулся, и Вася увидел, что это не Волк, а старичок в светлой капроновой шляпе. Вася уже где-то видел его, но не мог вспомнить где.
— Я тут пишу вилами на воде, — приветливо улыбнулся старичок, поднимая голову. — Сегодня праздник — Луговая суббота. Вот и решил поздравить моих друзей — белых медведей, моржей и тюленей с этим замечательным днем, пожелать им крепкого здоровья, долгих лет и счастья в личной жизни. Наша река впадает в Северный Ледовитый океан, течение в ней быстрое, мои открытки и телеграммы мигом домчатся до них. Только бы не случилась буря в низовье. Только бы сиверко не раскидал и не перепутал слова поздравлений и пожеланий. Представляете, морж получит то, что я написал белому медведю, а белому медведю достанутся слова, которые я адресовал тюленю… Ах, только бы не случилась буря!
Вася поглядел на воду — она стремительно уносила к северу расплывчатые очертания каких-то фраз.
— Тут и другая опасность подстерегает, — продолжал старичок, — упадет уровень воды в связи со строительством отводного канала, и застрянут мои слова на каком-нибудь мелководье да вмерзнут в лед, только аж на следующий год дойдут до адресатов. А если будет осуществлен поворот северных рек к югу, то мои открытки будут читать верблюды и суслики. А это уже совсем ни к чему…
— А не проще ли воспользоваться современными средствами связи? — сказал Вася Морковкин. — У меня есть кое-какие радиодетали, я в два счета смогу собрать схему передатчика, работающего в телеграфном режиме.
— Оно и проще, — ответил старик, — да только никакое авто-мото-вело-фото не заменит простых человеческих слов, написанных от руки. Одно дело, когда вам принесут стандартный бланк, и совсем другое — когда вы получите письмо, написанное взволнованной рукой человека. Это говорит о любви и внимании. Да и человек узнается по почерку.
«Никогда не буду писать письма от руки, — подумал Вася Морковкин. — У меня ужасно плохой почерк, я пишу как курица лапой. И все подумают, какой я дурной человек».
— Ваш почерк находится в стадии становления, — прочитав его мысли, сказал старичок. — У вас еще все впереди.
— Да вы кто? — спросил Вася.
— Дед Пихто, — ответил старичок.
— Дед Пихто?!
— Он самый.
В облике деда Пихто, в его манерах, в его голосе угадывалось что-то очень знакомое. «На кого же он похож?» — напрягал память Вася Морковкин.
И вспомнил…
— Он, — рассказывал мне Вася, — как две капли воды, был похож на волшебника из моего сна, который объяснял мне, что такое корнишоны. Я много раз слышал это слово, но не знал, что оно значит.
Однажды перед сном я спросил об этом у мамы.
А мама сказала: «Спи, сынок». Поцеловала меня и ушла. Только я закрыл глаза, явился волшебник — ну вылитый дед Пихто!
«Ты хочешь знать, что такое корнишоны? — спросил он. — Так вот, корнишоны — это огурцы, у которых горький конец откушен. Собирайся. Пойдешь со мной».
И он повел меня в комнату, снизу доверху заставленную стеклянными банками.
«Смотри», — сказал волшебник и, достав с полки одну из банок, открыл ее консервным ножом.
В банке лежали пупырчатые огурчики.
«Это корнишоны, — сказал волшебник, — один конец у них откушен. Но поскольку неудобно подавать на стол огурцы с откусанными концами, их потом аккуратно отрезают ножиком».
— Дед Пихто, а дед Пихто, — сказал Вася Морковкин, — а я видел вас во сне.
— Что же тут удивительного? — пожал плечами Пихто. Я действительно был там. По туристической путевке.
— Теперь мне понятно, почему вы так легко читаете мои мысли, — сказал Вася и спросил: — Дедушка, вы не знаете, куда делся Волк? Он здесь только что ловил рыбу.
Дед плюнул — брызги полетели в разные стороны.
Результат озадачил старика.
— Такое ощущение, — сказал он после продолжительного раздумья, — что Волк убежал во все стороны. Но поскольку этого быть не может, остается предположить, что он не убежал никуда.
— Тогда где же он?
— Вероятнее всего, он где-то здесь, но не в этом времени, а в каком-то другом. Это авто-мото-вело-фото безобразничает.
— А что мне теперь делать?
— Как что? Вязать веники.
— Веники? Но при чем тут они?
— А при том, что Луговая суббота, праздник вязания веников. Аккурат в этот день поспевает лист на березе. Раньше или позже наломаешь веток — сколько ни стегай себя в баньке зимой, а крепость не та. Сломишь в этот день, так начнешь зимой париться — до костей пробирает, хворь прогоняет.