Выбрать главу

На открытой эстраде играл оркестр. Круглая площадка была заполнена танцующими. По краям площадки под разноцветными зонтиками были установлены столики. За одним из них сидели Розмари и Александр. Бутылка шампанского и большая ваза с фруктами придавали их столу праздничный вид.

— Почему вы не танцуете? — обратилась к нему Розмари.

— Я не умею танцевать современные танцы. В наше время танцевали другие: фокстрот, вальс, танго.

— В наше время? Разве сейчас не ваше время? Ведь каждый человек живет именно в свое время!

— Я хотел сказать — в моей молодости.

— А вы и сейчас не старый, — сказала Розмари, бросив па пего взгляд. — Когда вы сказали, что воевали, я очень удивилась.

Розмари сидела перед Александром грустная, задумчивая. Удивительная женщина! Смеясь от души, она в следующую минуту могла вдруг глубоко задуматься, и тогда лицо ее мрачнело.

Александр разлил по бокалам шампанское:

— За вас, Розмари!

— И за вас, Александр!

Она взглянула на Александра и снова улыбнулась. Отпила немного и подняла бокал, посмотрела на свет:

— Нигде, наверное, не пьют столько вина, сколько в Грузии. У меня к вам одна просьба.

— Говорите.

— Пройдемся туда, где тогда шли бои…

— Сейчас? Среди ночи?

— А что? Страшно?

— Сейчас нет. Страшно было тогда.

Розмари и Александр шли по освещенному луной полю.

— Отец мой до войны играл на скрипке в оркестре оперетты, — тихо рассказывала Розмари. — И меня назвал опереточным именем. Написал с фронта матери, что, если родится дочь, назвать Розмари.

— Розмари. Прекрасное имя!

Она искоса взглянула на него, улыбнулась:

— Вы что-то очень по-праздничному одеты.

— А я праздную встречу с вами.

Розмари вдруг кинулась к дереву и, подпрыгнув, сорвала листок с нижней ветки. Александру очень захотелось последовать ее примеру — он даже измерил взглядом расстояние до ветки. Но благоразумие взяло верх.

Он остановился около траншеи и взглянул на Розмари. В свете луны ее лицо казалось бледным, в глазах волнение.

— Расскажите, что происходило здесь тогда.

— Вот здесь был мой окоп. Там стоял пулемет. А этот окоп взводного командира вырыл, мой друг, Коля Братченко… Сверху стреляли немцы.

— Дальше?

Александр не знал, что рассказывать дальше.

— Война, как боль, се не поймешь с чужих слов, если не пережил сам.

— Вы видели их отсюда?

— Иногда. Во время коротких перебежек или когда они наступали. Днем передвигаться можно было только ползком. Вот так.

Александр лег на землю лицом вниз, осторожно поднял голову и огляделся по сторонам:

— Ого! Вот теперь узнаю эти места!

Розмари пробирала дрожь. Она обхватила себя обеими руками за плечи, съежилась и попросила:

— Встаньте… Прошу вас…

Александр встал, снял пиджак, набросил его на плечи Розмари. Она молча смотрела па гору и, не поворачивая головы, вдруг попросила:

— Дайте закурить.

Александр протянул ей сигарету и поднес зажигалку. Пальцы ее, державшие сигарету, мелко дрожали. Она глубоко затянулась.

— На этой горе вас ранили?

— Да, вон в том месте. На самом верху.

— Видели, кто стрелял в вас?

— Если б я увидел его, то он уже не выстрелил бы.

— Куда попала пуля?

— В шею. А осколки мины вот сюда, всего на четыре миллиметра от сердца. Врач сказал, что осколок прошел в тот миг, когда сердце сжалось, — это и спасло меня.

Розмари смотрела на Александра, качая головой:

— Мое существование — тоже игра случая.

Александр удивленно посмотрел на нее.

— Да, да. В конце сорок второго моего отца взяли в армию. Фашистов тогда интересовал больше грохот выстрелов, чем звуки скрипки. Несколько месяцев отца держали в тылу, где-то у Балатона. По состоянию здоровья он не был годен к военной службе. Потом все же отправили на фронт. По дороге на фронт его часть три дня стояла в Будапеште и ему разрешили эти три дня провести дома.

Розмари повернулась и пошла к дороге. Александр догнал ее и пошел рядом.

— Я все думала, что бы случилось, если б отца не отпустили тогда домой, неужели меня нс было бы?

— Очень сложный вопрос. А что стало потом с отцом?

— Они ехали к фронту на грузовых машинах, когда с отцом случился острый приступ аппендицита. Это произошло где-то в этих местах. Об этом мама узнала после войны… Отец, оказывается, кричал от страшной боли. И тогда офицер-эсесовец приказал высадить его из машины как паникера. Его, умирающего, оставили в степи ночью. Умереть на войне от такой мирной болезни — это так несуразно.