Отец привел меня к своему юристу, Джерри Харрису, приятному и эрудированному человеку, весьма уверенному в себе, который держался с таким апломбом, будто жил в Далласе, а не в Лонгвью.
– Совершенно верно, у нас есть все основания для иска, – сказал Джерри. – Во-первых, этот продукт явно не предназначен для подростков, но на упаковке нет никаких предупреждений и указаний на возможные побочные эффекты. Мало того, что это доставило тебе определенные физические неудобства, так еще и…
Джерри с отцом многозначительно уставились на меня.
– Ты ведь испытал и значительный моральный ущерб, правда, Мэттью?
– Ну… ага.
Джерри вытащил кассетный магнитофон и нажал красную кнопку «запись».
– Так что? – спросил он.
– Да, в то время я испытывал значительный моральный ущерб.
– Почему? – спросил он, кивая.
– Потому… Потому что у меня высыпали ужасные прыщи, которых не было до того, как я начал пользоваться «Норковым маслом»?
– Совершенно верно, – подтвердил Джерри. – И это повлияло на твою самооценку?
– Да, сэр.
– Как?
– Она снизилась.
– Очень хорошо. А как это повлияло на твои отношения с девушками?
– Ну… раньше с девушками все было хорошо, а теперь не очень.
– То, что надо, – заявил Джерри, выключив магнитофон. – Джим, вчиняем иск. Нанесение морального ущерба ставит истца в преимущественную позицию. Да и вообще, посмотри на него – весь распух и выглядит ужасно. Можно рассчитывать на сумму от тридцати пяти до пятидесяти тысяч в качестве компенсации.
По отцовскому лицу расплылась довольная ухмылка. Он горячо пожал Джерри руку и похлопал меня по спине:
– Отлично сработано.
Как всем известно, судебные разбирательства – дело долгое. Прошло два года, мои прыщи исчезли, от угрей не осталось и следа. Изотретиноин подействовал. Меня вызвали давать показания в присутствии адвоката ответчика, фирмы-производителя «Норкового масла». На столе стоял кассетный магнитофон, включенный на запись.
– Мэттью, как ты себя чувствуешь?
– Намного лучше, спасибо.
– Мне очень жаль, что с тобой это произошло. Наверное, тогда это тебя очень расстроило?
Я не верил своим ушам: адвокат задал вопрос, который играл мне на руку. У меня был готов ответ:
– Да, сэр. Я был очень расстроен. Мало того, что я выглядел как человек-слон, у меня пересохла кожа, выпадали волосы, болели колени и спина, шелушилась кожа. Я полностью утратил уверенность в себе, а девушки не обращали на меня внимания. «Норковое масло» искалечило мне жизнь.
– Боже мой! Представляю, как тебе было тяжело. И сейчас трудно, наверное, да?
Я с готовностью согласился:
– Да, сэр, трудно.
Он внимательно посмотрел на меня и, сложив губы в едва заметную улыбку Чеширского кота, достал из-под стола школьный фотоальбом – мой школьный фотоальбом – за тот самый 1988 год. Потом медленно раскрыл его на заложенной странице, повернул альбом ко мне, придвинул поближе и, наклонившись через стол, ткнул пальцем в фотографию:
– Вот это – ты?
Разумеется, это был я. С Камиссой Спринг. На груди у меня и у Камиссы красовались ленты наискось. На ленте Камиссы была надпись: «Первая красавица». На моей ленте: «Первый красавец». Черт возьми! Я сразу понял, что дело не выгорит. Меня подловили.
– Искалечило жизнь, говоришь? Да, заметно, что ты очень расстроен, – сказал адвокат, ухмыляясь.
Так оно и вышло, что иск отозвали.
Отец долго не мог успокоиться. Тянулись недели, а он все бурчал себе под нос:
– Черт бы тебя побрал, сопляк! Профукал такой шанс выиграть дело и заработать тридцать пять, а то и все пятьдесят тысяч компенсации! Нет, надо было обязательно стать «Первым красавцем». Все дело испортил! Черт бы тебя побрал!
Спустя несколько месяцев мама отправилась в Наварре-Бич, во второй «продолжительный отпуск» (на этот раз родители не разводились, а просто решили немного отдохнуть друг от друга), и мы с отцом снова остались вдвоем, только не в трейлере, а в доме с тремя спальнями. Я вернулся домой к установленному сроку – к полуночи. Как ни странно, отец не спал. Разговаривал по телефону. Я заглянул в отцовскую спальню.
– Да, мистер Фелкер, он только что пришел, – говорил он в трубку. – Сейчас я у него спрошу.
В спальне горел свет. Отец в нижнем белье сидел на кровати. Он зажал трубку плечом и посмотрел на меня:
– Чем сегодня развлекались, сынок?
Мне бы сразу все честно рассказать, но я решил, что выкручусь – перед тем, кто учил меня выкручиваться.