Город любит разговаривать голосами своих обитателей – просто потому что это красиво, а наш город во всех своих вероятностях, включая самые невозможные, пижон, каких поискать.
– Будь кем хочешь, главное, оставайся, – добавил он уже без прохожих, сам. – Даже не вздумай никуда исчезать! Вот увидишь, всё будет отлично. Теперь моя очередь тебя развлекать.
На самом деле, конечно, грех жаловаться. Новая, условно тяжёлая жизнь оказалась похожа на человеческую примерно как пейнтбол на взаправдашнюю войну. Рутина, которую всегда ненавидел, его по-прежнему не касалась, для этого он всё ещё был чересчур неземным существом. Ни родни, ни работы, ни обязательств, ни ежедневных расходов – вообще никаких проблем. Даже счета за квартплату не приходили, потому что дом не числился ни в одном из реестров недвижимости, и сам он тоже нигде не числился, в этом смысле магия не закончилась, хоть тут повезло.
Город натурально носил его на руках, баловал, исполнял все желания прежде, чем он их успевал осознать. Хочешь оказаться на крыше вон того высокого дома? Вот тебе крыша! Только смотри, сиди осторожно, раз ты больше не умеешь летать. Хочешь уснуть в овраге, как прежде, когда умел становиться туманом? Спи спокойно, смотри, я стащил для тебя одеяло, укрою и присмотрю, чтобы мимо никто не ходил. Хочешь, чтобы у нас в январе зацвели каштаны, просто потому, что так не бывает? Не вопрос, я их уже разбудил. Хочешь погулять по моей изнанке? Вот Проход, ты сам когда-то его открыл. Хочешь спуститься с холма по тропинке прямо на Ратушную? Это запросто, я устрою, только чур смотри, как следует удивись!
В любую погоду всё время проводил в городе, домой приходил только спать. Это было не просто радостью, но и потребностью, насыщало его, как еда. И отчасти даже работой, по крайней мере, ему самому очень нравилось так считать. Когда ты – невозможное существо, каждый твой шаг по земле становится микроскопическим чудом, незаметно, но необратимо изменяющим мир.
Что микроскопическим – это, конечно, безумно обидно. Ладно, значит придётся сделать очень много шагов.
Раньше его видели только дети и такие же, будем считать, что психи с оголёнными нервами и буйным воображением, каким когда-то был сам. Но способность оставаться невидимым постепенно прошла, и это внезапно оказалось не проблемой, а источником дополнительной радости, вот уж чего совершенно не ожидал.
Теперь на улицах ему приветливо улыбались прохожие, то и дело кто-то здоровался, как со старым знакомым, рассказывал новости, за что-то благодарил. Сам он здесь никого не знал, или просто не помнил, зато его узнавал чуть ли не каждый второй. Чёрт меня разберёт, – озадаченно думал он, отвечая на приветствия незнакомцев, – может я просто всем горожанам снюсь? И сны про меня до такой степени не кошмары, что их приятно вспоминать наяву? То есть, я вовсе не ужас, летящий на крыльях ночи? Не хтоническое чудовище? Ладно, переживу.
Все бариста в кофейнях, которых к этому времени стало уже немало, хотя настоящий бум был ещё впереди, неизменно ликовали при его появлении и всегда искали хоть какой-то предлог угостить. Ему это очень нравилось, хотя по милости города в его карманах неизменно звенела мелочь, уж что-что, а кофе всегда мог себе купить. Но теперь ему стало ясно, зачем духам приносят жертвы. Это просто такой шаг навстречу, обратная связь, способ внятно сказать неведомому: «Ты есть, я это свидетельствую, благодарен и рад».
Он быстро научился принимать всё как должное: дают – бери. Ладил с людьми легко, как в настоящей человеческой жизни ему и не снилось – в первую очередь, потому, что больше ничего от них не хотел. Глупо чего-то требовать от несбывшихся обитателей неосуществлённой реальности, сколь бы достоверно они ни мерещились. Дышат, ходят, радуются, горюют, телом ощущаются как живые, вздрагивают при твоём появлении и тут же практически виснут на шее – уже молодцы. А что не могут дать настоящей, безгранично полной, весёлой и нежной близости, о которой он тосковал – ну так люди не духи, им не положено, и это не вина, а беда.
Чего ему тогда мучительно не хватало, так это работы, настоящего дела – любого увлекательного и захватывающего, не обязательно именно колдовства. Думал: интересно, чем может заняться в человеческом мире обессилевший демон? В самом деле, не секту же создавать. Может снова, как в юности стать художником? Но какой в этом смысл? Чтобы – что?
Однако вспомнив, как однажды помогал Жанне лепить её ангелов, и каким это оказалось счастьем – мять в руках глину, придавать ей форму, переделывать, исправлять – он на радостях, сам не заметив, взлетел к потолку. Что, конечно, было огромной глупостью, потому что отняло кучу сил, зато раз и навсегда закрыло идиотский вопрос про смысл.