– Вот видишь! – торжествовал город. – Я же говорил, что твоя сила вернётся! А ты мне не верил!
И он, улыбаясь даже не до ушей, а до каких-то неизвестных науке далёких созвездий, с неизменным удовольствием соглашался:
– Не верил. Потому что мрачный дурак.
Последний год его жизни в несбывшейся вероятности вышел такой же отличный, как самые первые. Даже, наверное, круче – просто по контрасту с долгим бессилием. Но и сам по себе шикарный был год. И для него, и для города, и, что самое удивительное, для большинства горожан. Вот это оказалось сюрпризом. Такого поворота он совершенно не ожидал.
Когда весной начался мировой карантин, истерика в прессе, ежедневные ужасы в новостях, на жителей города это практически не подействовало, не поселился в них страх. То есть, вполне возможно, кто-то испугался и заперся дома, поимённо он всё население не проверял. Факт, что атмосфера в городе не испортилась, а народу на улицах стало даже больше обычного, благо ранняя, тёплая, солнечная была в двадцатом году весна.
Горожане пили кофе на лавках, просекко на крышах, пиво на речных берегах, обнимались, легко заводили знакомства, всюду таскали с собой снова вошедшие в моду громоздкие магнитофоны, несанкционированно танцевали на набережных и площадях. В подворотнях появлялись разноцветные надписи: «Пир во время весны», «Радость всегда права», «Мы не бессмертны, и это повод выпить прямо сейчас», «Наступает вечное лето», «Жизнь продолжается, потом догоняет и продолжается ещё раз» – да много, всего не запомнишь, хоть телефон ради них покупай. Город божился и клялся, что люди писали сами, по собственной воле, он их, честно, не подговаривал, на ухо не диктовал.
Он поначалу себе не верил. Как это, что это? – не понимал. Почему все внезапно такие прекрасные? Это, что ли, я их так отлично заколдовал? Да ну, быть такого не может. Я здесь один, а в настоящей реальности кроме меня был, на минуточку, Нёхиси. И Стефан с командой, и Тони, и вся эта прекрасная стрёмная публика, которая выпивает в нашем кафе по ночам, и Старшая Бездна почти полгода у нас прогостила, и весёлые толпы народа с изнанки ежедневно мотались туда-сюда. Но широким народным массам все эти наши фейские козни до лампочки, не действует на них ни черта.
Наверное штука в том, что эта вероятность несбывшаяся, – наконец догадался он. – Невесомая, пластичная и податливая, как глина, бери и лепи. Я вдохнул в неё жизнь, вложил свою силу, ничего удивительного, что тут всё устроено даже не по слову, а по идеальному представлению моему. То-то, кстати, везде нормальная музыка, я же тут за всё время ни разу, даже в привокзальных гадючниках не слышал Русское радио и остальную дрянную попсу.
Думал: прекрасная получилась реальность, жалко будет её потерять. Дай мне волю, я бы вообще всё как есть оставил, только всех своих притащил бы сюда.
Как это сделать, он конечно не знал. И спросить было некого. Единственным источником сакрального знания здесь, к сожалению, был он сам. Так себе, будем честны, источник, сплошные смутные ощущения. Надо было не только экстатически выкаблучиваться, а изучать матчасть.
С другой стороны, – напоминал себе он, – магия это не набор упражнений, а воля осуществить невозможное. Когда не знаешь ритуалов и правил, их можно изобретать.
Изобретал, а куда деваться. Теперь, гуляя по городу, он всегда представлял, что опутывает его своими следами как паутиной, как оплетают блестящими нитками самодельный ёлочный шар, как перематывают канатами тяжёлый груз, чтобы тюки не рассыпались, когда их поднимут и понесут. Чертил на стенах домов, на булыжниках тротуаров, на перилах мостов, на столах в любимых кофейнях, на пнях, на дверях галерей, на ступенях специальные волшебные знаки, которые всякий раз сам придумывал заново, руководствуясь принципом «ай, да лишь бы красиво»; по замыслу, они были чем-то вроде печатей на въездных визах, его личным экслибрисом, предупреждением: «Моё, не отдам». С головой окунался в реки, взбирался по ночам на холмы, валялся в траве, обнимался с людьми и деревьями, любил всё что видел, всё, к чему прикасался; первое правило начинающей Бездны: хочешь вместить в себя мир – люби.
По утрам, просыпаясь в дурном человеческом настроении, был уверен: ничего у меня не получится. Охренел вообще, разбежался – всю реальность с собой утащить! Чего доброго, сам тут останусь сидеть, как привязанный, навсегда застряну в несбывшемся, как глупый жучок в янтаре.
Но справляться с собой-человеком он давно научился: а ну цыц, пока не пришиб! Ты давай кофе пей и помалкивай, нет у тебя права голоса, дорогой.