Так же вышло и с тайными концертами под мостом на Другой Стороне. Все дела, которые теоретически могли бы им помешать, сами собой отменялись, Цвете ни разу не пришлось выбирать. Даже если весь день ощущала себя разбитой, к ночи неизменно становилась весела и бодра. А когда Эдгар, который всегда по первой же просьбе отводил её на Другую Сторону, в последний момент отменил встречу из-за каких-то дел, Цвета без особой надежды, просто потому, что всё равно уже вышла из дома, попробовала пройтись их обычным маршрутом, подражая его стремительной лёгкой походке, полуприкрыв глаза. И оказалось, что она уже распрекрасно попадает на Другую Сторону без посторонней помощи, сама. Эдгар потом смеялся – вот так и становятся мастерами, всем кажется, что внезапно, ни с того, ни с сего, а на самом деле, закономерно: опыт уже накопился, да и просто время пришло. Но Цвета была уверена, что дело вовсе не в опыте и мастерстве. А в том, что ей обязательно надо играть там на набережной под мостом.
Когда в городе заговорили, что воздух Другой Стороны стал ядовитым, так что даже опытные контрабандисты туда ходить зареклись, Цвета сперва не поверила, чего только люди не выдумают, чтобы цены на контрабандные товары взвинтить. Но Эдгар, с которым они сдружились, информацию подтвердил: жители Другой Стороны так сильно боятся какой-то новой болезни и сопутствующих ей неприятностей, что атмосфера отравлена страхом, как ядовитым газом; вроде, они сами ничего особо не чувствуют, но наши получают там отравления разной степени тяжести, так что лучше пока туда не ходить. Сам он не страдал от отравленной атмосферы, потому что много лет прожил на Другой Стороне, и теперь, оказавшись чуть ли не единственным поставщиком контрабандных товаров, стремительно богател. Но всё равно особо там не задерживался, благо жену перевёз к себе ещё в середине зимы. Им повезло: оказалось, она не тает, может здесь постоянно жить. Впрочем, сам Эдгар был совершенно уверен, что дело не в везении, а в любви: если крепко любишь человека Другой Стороны, он не станет незваной тенью; вроде бы, Эдо Ланг узнал это от кого-то из высших чинов Граничной полиции и ему рассказал. Ну чёрт его знает, может, и правда. По крайней мере, приятно верить, что мир устроен именно так.
Так или иначе, что бы сейчас ни творилось на Другой Стороне, сама Цвета ничего особенного там не ощущала, хотя прежде была очень чувствительной; на её собственный взгляд, чересчур. Ей на Другой Стороне и без всяких дополнительных ядов было не по себе. Но теперь она возвращалась оттуда бодрая и счастливая; Эдо Ланг, в последнее время постоянно ошивавшийся на Маяке, смотрел на неё с изумлением: «Даже старые контрабандисты больше часа там не выдерживают, а тебе как об стенку горохом, ну ты даёшь!» А маячный смотритель Тони Куртейн смеялся: «Ты чего вхолостую туда-сюда бегаешь? Пора покончить с монополией Блетти Блиса! Когда уже сигареты таскать на продажу начнёшь?» Но по лавкам Цвета, конечно, ходить не стала. Вообще никакими делами на Другой Стороне не занималась, даже подарков близким не купила ни разу. Только играла на набережной, и всё.
Иногда к ней слетались черноголовые чайки, много, целая стая, и поднимали такой ужасающий гвалт, что Цвета почти переставала слышать свою трубу. Но не сердилась, была им рада, чайки, прилетевшие среди ночи, казались ей благодарной публикой, а их вопли – аплодисментами. Появление чаек словно бы дополнительно подтверждало, что она всё делает правильно. Хотя это Цвета знала и так.
Эдо
Работы в этом семестре было немного, на Другую Сторону он не ходил, даже из города не уезжал, и не особо тянуло, потому что жизнь у Тони на Маяке оказалась не просто приятной, а натурально затянувшимся праздником, от которого только изредка отвлекаешься на дела, больше похожие на дополнительные развлечения, чем на тяжёлый труд; собственно, – вспомнил он, – дома всегда так и было, здесь работа не тяжкий крест, а один из источников радости, затем и нужна. Слишком долго прожил на Другой Стороне, нахватался дурных привычек, поэтому сперва так упахивался, никак не мог поймать нужный внутренний ритм.
Тони Куртейн на его счёт окончательно успокоился, убедился, что можно не ждать подвоха, никто не собирается драматически превращаться в незваную тень, лёжа пьяным в канаве без сознания и телефона, чтобы уж точно не попасться на глаза добрым людям и на помощь никого не позвать. Ослабил бдительность, завязал звонить по четыре раза на дню с вопросами: «Ты в порядке? Не таешь? На руки не забываешь смотреть?» И тогда с ним стало не просто легко, как только в юности было, но и совершенно невозможно рассориться; Эдо даже иногда возмущался: так нечестно, почему ты со мной не споришь и не орёшь по любому поводу, это что же, я теперь в нашем шоу главный злодей? Куда подевался твой говённый характер, я так не играю, эй! Оба вовсю вселились, торгуясь, чья сейчас очередь наезжать не по делу, или с мрачным видом весь вечер молчать, и от этого праздник становился совсем, окончательно и бесповоротно праздником – мало что может быть лучше, чем беспечно смеяться над тем, что когда-то довело до беды.