Трудно сказать, чье сочинение звучало в его сознании: лучезарного Моцарта, могучего Верди, странного Бриттена, — многие из великих потрудились, чтобы еще раз увековечить текст, с момента своего рождения в этом не нуждавшийся. Возникшая в страшное лихолетье чумы, выкосившей половину Европы, эта безжалостная молитва, словно глас карающих небес, на бесстрастной латыни напоминала заблудшим грешникам о грядущем Судном Дне. В периоды мира она звучала строго и сдержанно, призывая к покаянию, а в годины бедствий превращалась в грозный набат, ибо мор или глад, налет саранчи или нашествие врагов неизменно обращали умы к размышлению о конце Времени. А улица мертвых навевала мысли о мире после конца Времен.
Туся вдруг почувствовала, как наваливается накопившаяся за сутки Усталость. Не многовато ли испытаний для одного не самого сильного человеческого существа? Сколько еще можно тащить на себе эту тяжеленную броню, дышать этим пропущенным сквозь фильтр душного противогаза, но все равно тлетворным воздухом. Смотреть в лица мертвых, слушая тошнотворное хлюпанье и чавканье под ногами. Давиться этой коробящей запредельной тишиной и, погружаясь в трясину уныния, безразлично провожать этот тусклый блеклый день.
Затем ей стало смешно. Зачем все это? Судорожно грузить в нелепые броневики и вездеходы раненых, рыскать под обстрелом в поисках сестры, убегать от легионеров, спасаться из-под обвала, откапывать кого-то в руинах, пробираться среди обломков и вновь куда-то идти и идти, ожидая неизвестно чего. Итог все равно подведут тление и распад. Любая жизнь в бесчисленных формах воспроизводит себя лишь затем, чтобы раствориться в небытии. «День предстанет в гневной силе, что творенью лечь в могиле по Давиду и Сивилле». Ей показалось, что мертвецы заговорщицки подмигивают ей: наконец-то ты поняла.
Туся покосилась на барсов. Внешне в их поведении ничего не изменилось: Петрович принял у Дина взрывчатку, Дирижер вернулся к рации, Слава, как портативная антенна на ветру, кренился то влево, то вправо, Пабло его ловил. Арсеньев шел впереди, останавливаясь через каждые сто метров, чтобы сделать бесполезные здесь замеры.
Маски скрывали лица, но по наклону головы, по опустившимся, поникшим плечам, по походке, словно отягощенной дополнительным грузом, Туся поняла, что Усталость добралась и до отважных бойцов.
Затем к усталости добавилась глухая щемящая Тоска, предсмертная тоска живого, неспособного примириться с неизбежным. Одно за другим память вызывала из небытия вереницы лиц, смутных образов и написанных неразборчивым врачебным почерком фамилий. Все те солдаты, которые умерли в госпитале у нее на руках, которых не сумели спасти скальпели хирургов, которым не помогли десятки мучительных операций. Все те, кто умер от недостатка лекарств, от запущенных ран, за кого она писала письма родным, кого пыталась спасти вместе с врачами в операционной, кому просто заполняла историю болезни — все пришли за ней. «Тебе пора! — говорили они. — Разве ты не понимаешь — это запретное место. Оно не предназначено для живых! Пойми, смерть не так уж страшна, как о ней думают, ведь у нее столько обличий…»
Пабло со стоном заскрежетал зубами и обеими руками обхватил голову:
— Больше не могу! Они везде! Они зовут меня.
— Ну, потерпи еще чуть-чуть! — обнял его за плечи Петрович. — Мы уже почти пришли. До института бионики осталось не более полукилометра, а там и до нашего объекта рукой подать! Шасть — и на месте.
— Шасть — и на месте, — рассеянно повторил его слова Арсеньев.
Слово «шасть», точно код доступа, наконец, сумело направить его мысли в нужное русло.
— Леха Шацкий! — пробормотал он. — Как я мог забыть… Неужели у него все-таки получилось? Но в таком случае…
Он набрал в легкие воздух, чтобы срочно отдать какую-то команду. Однако Туся его не услышала…
====== VII ======
Улицы больше не существовало. Она видела просторное, похожее на заводской цех или огромный инкубатор помещение.
Бездушно-призрачный свет падает на бесконечные ряды гигантских аквариумов, наполненных вязкой желеобразной субстанцией. И в этом отвратительном желе мутновато-зеленого цвета, плотном, как кисель или холодец, находятся люди! Мужчины и женщины, младенцы и старики, пожилые и подростки — тысячи и десятки тысяч.