Мы смотрели на нее, одновременно и удивленные, и смущенные, не решаясь вернуть ее на землю. Мы еще более растерялись, когда услышали, как она напевает, я не знаю что, но, наверное, что-то шедшее из глубины ее сердца. Мелодия оборвалась; она нам улыбнулась и спросила:
– Вы петь умеете?
Да нет, петь мы не умели, разве только раз в месяц безбожно перевирали, стоя вокруг преподавателя и крича во все горло, «Марсельезу», да перед каникулами, в последний день учебы, мы от счастья хором горланили какую-нибудь песенку, а наши голоса эхом отражались от апсиды соседней со школой церкви.
– Ну нет, – запротестовала Жанни, – все дети умеют петь. Ладно, вы знаете "Маржолену"?
– Нет, – ответил я.
– Да, – сказал Баско и фальцетом пропел:
– Не совсем так. Сейчас увидите. Это проходит дозорный. Вы будете двумя дозорными. Встаньте рядом с домом… Ну же, давайте!.. Вон туда, дальше!.. Я буду петь: "Кто же здесь так поздно…" А вы в это время топайте ногами, как если бы вы шли. А затем вы будете петь припев, подходить ближе и маршировать передо мной.
Настоящая девчачья игра! Нам стало стыдно оттого, что мы ввязались в нее. Но что делать?! Жанни нас подталкивала, расставляла: "Вы увидите, это смешно!" Смешно, верно, если нас ребята увидят!
– Готовы?
Баско скорчил рожу:
– Ты готов?
И пропищал:
– Да, мы готовы.
– Я начинаю, – предупредила Жанни, стоя в двадцати шагах от нас. – Не забудьте топать. Внимание!
Ее голос, наверное, нельзя было назвать прекрасным, но он был так молод и полон жизни, так звонко и чисто звучал на лесной поляне!.. Нежные лучи солнца, выглядывая из-за облаков, соскальзывали по лапам елок и ласкали девушку…
– Топайте ногами, ну же!
– Давай, – зубоскалил Баско, – сильней, сильней!
Хохот душил нас, мы корчились, хлопая себя по ляжкам, но Баско не унимался, сдавленным голосом он продолжал:
– Топай же!
Подошедшая Жанни рассмеялась вместе с нами. Прекратив хохотать, Баско сказал:
– Черт возьми! Вот уж смешно так смешно!
Не менее смешно было, когда мы попробовали разыграть сценку во второй раз и проходили перед Жанни, смеясь до слез и крича: "Веселей! Веселей по набережной!.." Она вдруг замолчала и больше не смеялась.
– Эй! – внезапно сказал Баско и, мотнув головой, показал мне на Жанни.
Она стояла, прислонившись к стене дома, держа руки у выреза платья, с застывшим выражением муки на восковом лице. Всякое желание смеяться у нас тут же пропало. Мы настолько испугались, что даже сразу и не сообразили броситься ей на помощь. Нависла гнетущая тишина, все как будто замерло в невыносимом ожидании. Наконец щеки у девушки порозовели, она посмотрела на нас и попыталась улыбнуться.
– Мне, – прошептала она, – мне стало не по себе. – И добавила мгновение спустя: – Ничего страшного; у меня с детства это часто случается; просто слишком много смеялась, вот и все.
Может быть, это и было еще и солнце, свежий весенний воздух, запах смолы…
Немногим позже она захотела вернуться к игре. Но у нас больше не было желания. К тому же вечерело, и коровы настойчиво мычали, сгрудившись перед оградой – там, где тропинка уходила в лес. Однако Жанни не прекращала говорить, словно пытаясь стереть, вычеркнуть воспоминание о своем недомогании.
Помню, как она спросила, сидя совсем рядом с нами:
– Вы ничего не чувствуете?
И так как мы начали принюхиваться, шмыгать носом, она достала из-за корсажа маленький, еще теплый платочек и протянула его нам:
– Это духи, которые я купила в прошлом году на престольный праздник.
Когда Жанни уже уходила, она поинтересовалась, обращаясь к Баско полушутливым тоном:
– И все-таки, как ты думаешь, мои поклонники не слишком разочаруются?
Я не знаю, что он хотел ответить; на его худом лице появилось одновременно настороженное, хитроватое и даже жестокое выражение. Но она не стала дожидаться ответа, махнула рукой и пошла за своим стадом.
Это было в последний учебный день перед каникулами. Нас собрали во дворе для утренней проверки рук, но как только мы увидели приближающегося к нам учителя, наши ряды потеряли свою стройность.
– Ну что же, господа!
Между густыми бровями и толстыми щеками глаза нашего учителя сияли с суровым добродушием. На его голове была панама и в руках трость; никаких сомнений не возникало, что весь класс ожидает занятие на природе.
Раза два-три в год он вот так вот выходил с нами гулять. Мы проходили через деревню, и наши родители, стоя на пороге, нам улыбались. Потом, выйдя за околицу, мы собирали растения для школьного гербария или тренировались в подсчетах, взяв за основу какое-нибудь треугольное или трапециевидное поле. Но в этот день, как раз накануне вербного воскресенья, ничто не могло нас удержать, даже карьер, в котором когда-то во время грозы вся школа нашла укрытие (а Баско вывихнул ногу, спрыгнув с вагонетки).
Мы пришли в лощину, где брали начало две лесные дороги. Очень давно, двадцать или тридцать лет назад, поговаривали о том, чтобы провести ветку железной дороги до нашей деревни. Часто, когда приближались выборы, приезжали инженер и бригада рабочих, чтобы разметить вехами поля; эти вехи стояли еще долгие месяцы, а все говорили: "Проект в стадии рассмотрения". Как располагаются вехи, какие препятствия нужно обойти при постройке железной дороги – вот то, что хотел объяснить нам учитель; и, разделившись на группки, мы втыкали в землю палки с привязанными к ним бумажками, перекрикивались, размахивали руками, переставляли вешки; по правде говоря, ничего не было легче и приятнее этих железнодорожных поисков. Быстро выдохшись, вытирая пот с лица, не в силах более передвигать свой колоссальный живот на коротеньких ногах, наш учитель присел на обочине; от этого наша работа приобрела еще более хаотичный, причудливый характер.
Подошло время возвращаться, к этому часу мы рассыпались по дубовой роще: одни сидели на нижних ветках деревьев, другие растянулись на мхе, а кто-то играл в уголки или прятки. Тут появился какой-то малявка и пропищал:
– Некуда торопиться: учитель разговаривает, он болтает с Ришаром Блезоном.
Мы знали, что учитель очень любит встречи с Ришаром – одним из своих лучших учеников и что тот пользуется наибольшим доверием толстяка. Этим вечером они спокойно прогуливались, меряя шагами опушку леса, – тучный коротенький старичок и Ришар, худой и настолько длинный, что ему приходилось наклоняться, чтобы слышать тоненький запыхавшийся голосок учителя. Может быть, мы и посмеялись бы, если бы не глубокое уважение, которое каждым словом и жестом оказывал молодой человек своему учителю.
Ришар, заметив меня, знаком пригласил присоединиться к ним.
– Я сейчас отправляюсь на лесосеку за дровами, – сказал он, обращаясь ко мне, – ваша прогулка закончилась, не хочешь ли ты пойти со мной?
В ответ на мой вопросительный взгляд учитель взял меня легонько за ухо и со смешком, открывшим под огромными усами белоснежные зубы, сказал:
– Вперед, вперед, друг мой, я вручаю вас в надежные руки.
Вот так начались две недели свободы, полнота которой меня немного подавляла. Две недели и вот этот час тоже, неожиданная прелюдия, этот праздничный канун, приключение, удовольствие перед радостью.
Удовольствие шагать по мшистой земле рядом со взрослым другом. Удовольствие от солнечного света, приятно смягченного тенью от едва народившейся молоденькой листвы. Удовольствие от тишины; удовольствие от запахов смешавшихся зимы и весны.
Свежо, но не промозгло; совсем не холодно; тело еще не привыкло к теплу, и если оно еще не поддается ему, то можно сказать, что оно объято каким-то нежным, необычным ощущением.