Недавно ростовский литератор П. X. Максимов, работавший прежде вместе с К. А. Гатуевым в краевой газете и в РОСТА, издал книгу, в которой помещено письмо А. М. Горького. Алексей Максимович просит Павла Хрисанфовича Максимова прислать из Ростова несколько книг, в том числе — «Зелимхана».
По рассказам современников, Горький тепло отозвался о «Зелимхане» Гатуева, рекомендовал молодому писателю проявлять большую активность в создании новых книг о революционных преобразованиях в жизни горцев Кавказа и расширять тематику произведений.
Из Ростова Гатуев переехал в Москву, публиковал очерки в журнале «Наши достижения», выходившем под редакцией А. М. Горького. Очерки К- А. Гатуева «Кавцинк», «Гизельстрой», «Два перевала», а также его многочисленные записи и переводы осетинского фольклора в прозе и в стихах представляют большую ценность для читателей наших дней. Автор проделал значительную исследовательскую работу в области истории Северной и Южной Осетии, поднял ценнейшие документы, подобно тому, как в далекие времена описываемые им «оссы» впервые добыли в недрах гор несметные сокровища и подарили их потомкам, ставшим подлинными хозяевами своей земли.
Писатель-«рудокоп» Дзахо добыл в недрах истории своего народа предания, легенды-были, повествующие о борьбе трудовых людей за счастье. Он славит зарю счастливой жизни, осветившую родные горы Осетии после великого Октября, славит творческий труд своих современников.
Во всех очерках Дзахо Гатуева проявляется наиболее яркая особенность творчества писателя: он не замыкается в узких национальных рамках (так же, как и в повестях «Зелимхан», «Ингуши», «Гага-аул»), а выступает в роли друга и брата соседних народов, делит горечь их бед, радуется их радостям. Он — знаменосец дружбы.
В 1960 году Гослитиздат выпустил книгу избранных произведений Дзахо Гатуева «Гага-аул». В основу ее легла одноименная повесть. Впервые она вышла в свет в 1930 году. Это был ответ делом на пожелание Горького. Чувствуя ответственность перед ним, Дзахо несколько лет трудился над этим сравнительно небольшим произведением.
С первых же страниц повесть «Гага-аул» захватывает читателя, переносит в суровый и величественный мир Кавказа, раскрывает глубины народного быта горцев, родовые и классовые противоречия, рассказывает о том, как в неприступное ущелье врывается с севера свежий ветер новой, советской жизни.
Писатель отображает сложный процесс проникновения революционных, социалистических идей в глухой аул, затерянный среди ледников и скал. Это высокоталантливое, в своем роде неповторимое произведение почти не поддается цитированию — так органично, слитно в нем единое содержание. Язык красив и колоритен, повествование движется по каким-то неписанным законам самобытной поэтики горской речи, рубленые фразы кажутся кристаллами. Во всем повествовании чувствуется сдержанность, таящая в себе силу. Сдержанный юмор смягчает остроту мрачных явлений жизни в суровых горах, где в период «междувластия» остаются одни лишь законы адата и шариата. Писатель не прибегает к испытанным сатирическим средствам при изображении всесильных. Гамзат-муллы и Джабраил-кадия, но они сами по себе убоги и смешны, эти обветшалые правители аула. Джабраил-кадия коснулось жало старческого маразма. Он говорит мулле: «Шариат делается ничтожнее коровьего помета… Хороший плов на поминках был…»
Неуклюже и смешно выглядит кулак Кашкар, объявивший себя большевиком. Пользуясь темнотой сельчан, он обирает их через «копратив», душит «продразверсткой». Этот самодовольный «рывкома предсэдатэл» мечтает лишь о том, чтобы получить в городе от Советской власти френч и «галифекс».
Мягким юмором светится письмо девушки Айши из города, куда она уехала учиться: «…Яа учица читат писат многа подруга учица читат писат Прулитари всех стран содиняйс Совецка власть рабочих и кри-стан кирепко целувайю Ханисат, Замират, Мадин так-жо Мариам…» Эта весточка в родной аул, где почти нет грамотных по-русски, вселяет уверенность, что луч света уже проник через гранитные скалы и что вожаками «народа гагааульского» станут Айша и ее друзья, а время кадиев, мулл, Кашкара и Баки кончилось.
От трагического выстрела Лечи-Магомы в братаДжамала до финальной картины, когда развенчанная Баки грозит народу обрубками рук, — вся повесть читается, как поэма в прозе. Картины впечатляющие, словно изображенные на кованом серебре тонким резцом искусного кубачинского златокузнеца.