– Посмотрим, – засмеялась мама. – А зачем тебе в Москву?
– В Москве – Кремль – сказал я. – Мы проходили.
– А зачем тебе Кремль?
– В Кремле Президент не даст меня в обиду. И защитит.
– Это тебе кто сказал? От кого защитит? – это папа вошел в комнату, наливая себе бокал красного вина. Это я вот поэтому написал, что он пьет. Он любит иногда красное сухое вино и сыр пармезан, которого уже нет из-за санкций, и папа без этого сыра не может насладиться как следует красным вином. Это он мне сам сказал. Почему сухое, когда это жидкость, – это мне никто не мог объяснить,!
– Во-первых, от Америки, – сказал я, – во-вторых, – от войны.
Тут я уже включился со знанием дела. Все рассказал, как нам на уроках говорили.
Папа посмотрел на маму, а мама вздохнула и вышла. И он тоже вышел. Я остался с бабушкой, и мы включили телевизор.
На следующий день мое сочинение взорвало всю школу. Это так сказала директор Жанна Константиновна, которая меня встретила у дверей. С ней был социальный педагог Наталья Валентиновна и психолог Римма Алексеевна.
Жанна Константиновна обняла меня за плечи и сказала:
– Пойдем ко мне в кабинет.
Я сначала подумал, что забыл сменную обувь или мама не проверила электронный дневник. Но социальный педагог Наталья Валентиновна сказала:
– Твое необыкновенно честное сочинение взорвало всю школу.
На нее тут же зашипела психолог и директор, и они стали меня успокаивать:
– Не волнуйся, никакого взрыва не было, мы говорим в переносном смысле.
Но я уже, если честно, успел испугаться.
– У меня нет взрывного устройства. Я не делал! Это другой мальчик готовит бомбу, – закричал я.
– Что? – напряглись они уже все трое.
– Максим! Ты должен все нам рассказать, чтобы спасти школу. И она нажала на кнопку, чтобы пришел охранник – дядя Федя.
Я понял, что сказал лишнего. Я просто испугался, потому что подумал, что на меня скажут – типа я взорвал школу. Я заплакал и сказал:
– Он хотел, но он не будет… Витька Пичужкин из 2 б…он сказал… я бы школы эти взорвал, если бы бомба была… это после урока физкультуры, когда его заставили через козла прыгать, а он не мог…
Тут психолог Римма Алексеевна так тихонечко засмеялась, и после нее уже и директор, и социальный педагог.
– Можете идти, – сказала охраннику, – спасибо. Сами видите.
– Правильно поступаете, – сказал охранник. Он сразу стал куда-то звонить и тихо сказал: «Отбой».
– Иди в класс – сказала Жанна Константиновна. Она уже меня не обняла.
– Подождите, Жанна Константиновна, – мы же про сочинение, – сказала социальный педагог.
– Ох, – сказала Жанна Константиновна, вынимая аптечку из шкафа, – действительно, сами с ним разберитесь, пожалуйста. Я должна побыть одна.
– Пойдем со мной, – сказала психолог Римма Алексеевна.
Она была молодая, это мама сказала, когда видела ее на родительском собрании. Мне так не показалось, потому что ей было уже лет 20 или даже 35. На родительском собрании Римма Алексеевна рассказывала родителям, что мы – то есть дети – можем испытывать разные чувства, и хорошо нам, то есть детям, говорить про эти чувства вслух. Это мама рассказывала бабушке, пока я стоял в углу, потому что не давал бабушке смотреть кино, а просил переключить на интервью с президентом, потому что нам задали его посмотреть.
– И что я должна ему сказать про чувства? Правду? – кричала бабушка на маму.
– Не знаю! – кричала мама.
– Вот тогда и молчи! Пусть лучше стоит в углу и сам все поймет. Ему там неплохо, посмотри.
Мне в углу действительно было неплохо. У меня там мольберт детский, мелки и лего. И маленький стульчик.
– Психолог сказала, что мы ставим детей в угол от беспомощности! – кричала мама.
– Конечно, от беспомощности, – кричала бабушка. И тебя я от беспомощности в угол ставила, а вон посмотри на себя, выросла же. И правда же… – грустно говорила бабушка, – от беспомощности.
И беспомощно смотрела куда-то в окно.
– А ты включи интервью президента, – говорил я из угла. Он все-все-все объяснит, и тебе станет легче!
– Максим, – говорила бабушка, – займись лего.
Она брала телефон и выходила из комнаты. Там я слышал, что она звонила подруге, пожилой учительнице литературы, и они о чем-то долго-долго разговаривали. Папа наливал себе и маме красного вина, и они сидели на кухне. Я строил из лего Кремль. Так вот эта самая психолог Римма Алексеевна и взяла меня к себе в кабинет. Она предложила мне сесть и нарисовать семью.
– Я не художник – сказал я, – поэтому не буду рисовать. Боюсь испортить впечатление от написанного. Я же написал про семью вчера. Я скорее литератор. Готовлюсь к Олимпиаде.