— За этого мне нечего беспокоиться, — говорил ветеринар. — У него все будет в порядке.
И действительно, все складывалось, как он предсказывал. Фредерику суждено было преуспеть; только однажды, когда ему шел пятнадцатый год, возник повод для небольшой тревоги. Бедный мальчик влюбился в девочку, которая погибла в железнодорожной катастрофе. Ему показалось, что сердце его навсегда разбито, и захотел рассказать об этом в стихах. Поскольку рифмы сопротивлялись, он решил испытать себя в другой области и подумал, что будет не хуже, если он уйдет в монастырь. Он станет монахом-проповедником. Фредерик уже видел себя облаченным в грубую монашескую рясу и подпоясанным бьющей по ногам веревкой. Когда он поведал о своих планах семье, ветеринар недолго думая сказал:
— Ты не получишь десерта до тех пор, пока не переменишь своего решения.
Столь жалкое препятствие было оскорбительным для решения Фредерика. Стойко продержавшись в течение двух месяцев и раздав нищим пять су из тех карманных денег, что каждую неделю выделял ему отец, мальчик в конце концов согласился с доводами матери, предложившей ему сделать светскую карьеру.
В доме Фердинана Одуэна царила невыносимая тоска. Установленный ветеринаром строгий режим, возникшие разочарования в супружеских отношениях, а затем и апатия жены, недовольное выражение лица Люсьены и отсутствие согласия мальчиков создавали в доме атмосферу недоверия и злобы. Фредерик и Антуан любили друг друга как братья, но не больше. Братские узы не мешали возникновению взаимной неприязни и вспышек гнева, но облегчали пути к примирению.
По воскресеньям, когда из-за плохой погоды нельзя было выйти из дома, мрачная атмосфера сгущались еще больше.
Госпожа Одуэн и дети невыносимо страдали от скуки, а ветеринар, проверяя счета, одновременно скрупулезно следил за выполнением школьных заданий. Антуан молился, чтобы отец на неделе умер, и от этого ему делалось немного легче.
В ясную погоду они, как правило, отправлялись пронести воскресенье в Клакбю. Фердинан заклады-нал свое ландо и вез всю семью к дяде Оноре. Дети хорошо ладили со своими кузенами, по-настоящему отдыхали, а госпожа Одуэн не без удовольствия наблюдала, как бесцеремонно обращается Оноре с ее мужем.
Ветеринар и его брат не то чтобы ненавидели друг друга; между ними существовало даже нечто ироде искренней приязни, и какое бы горе или радость не случались у одного, другой не оставался равнодушным. Их не разделяло никакое соперничество, потому что Оноре был начисто лишен честолюбив. Каждый из них презирал другого, причем Фердинан в их ссорах всегда терпел поражение: причины, питавшие его презрение, были не из тех, в которых признаются. «Я нахожу, что тебе немного не хватает дипломатии», — говорил ветеринар, желая упрекнуть Оноре в его прямолинейности, тогда как тот, уличая в чем-либо своего брата, мог без обиняков крикнуть ему: «Ты лжешь как сивый мерин». И вот такое соотношение в разговоре было почти постоянным. Оба они слыли рьяными республиканцами, антиклерикалами и даже безбожниками. Для Оноре такая позиция не имела ничего умозрительного: став республиканцем еще во времена Империи, он оставался таковым и потом, причем сумел сохранить прежний пыл, так как ему казалось, что Республика все еще нуждается в защите; он был антиклерикалом, чтобы давать отпор сохранившему свою бесцеремонную власть кюре, а безбожником — потому что перспектива вечной жизни внушала ему отвращение. Фердинан же, методично предавая идолов огню, втайне продолжал им поклоняться, и рвение брата, умеренное, но искреннее, поминутно ранило его. Однако, к сожалению, не было ни малейшей возможности дать ему понять это, не опровергая самого себя, и в результате, когда Оноре бросал ему: «Я же говорю тебе, в глубине души ты так и остался при попах», ветеринар вынужден был защищаться изо всех сил.
Единственное утешение Фердинан испытывал при мысли, что фортуна улыбнулась каждому в меру его достоинств и что к нему она отнеслась гораздо благосклоннее, чем к его брату Оноре. Впрочем, тот подобное мнение оспорил бы, потому что обладал удивительной способностью быть счастливым и не верил, что существует более завидная судьба, чем его собственная; лишь одна-единственная тень омрачала его жизнь, то было воспоминание, давнее, но по-прежнему острое и не смягчаемое временем, воспоминание об одном унижении. Оноре поначалу не смог отомстить за него и постепенно совсем было смирился с этой кровоточащей душевной раной, но вот однажды, повинуясь капризу случая, политическая деятельность ветеринара возвратила былое к жизни, дав ему новое развитие. Все началось в один солнечный день, когда Оноре косил пшеницу на равнине между Рекарским лесом и дорогой, пересекающей Клакбю в самой длинной ее части.