— Оноре… — запротестовал ветеринар поблекшим голосом.
— Я слышал, как они тряслись у меня над головой. И при этом не мог пошевелиться. Моя жизнь в этот момент была не в счет, но даже если бы я мог разделаться с ним выстрелом из ружья, я не осмелился бы показаться, я не смог бы…
Фердинан вытер пот, стекавший у него из-под шляпы.
— Такие вещи не рассказывают, — прошептал он, — ты не должен был говорить мне.
— Так что теперь больше не удивляйся тому, что в Клакбю про эту историю никто ничего не слышал.
Отец рассказал тебе ровно столько, сколько было известно ему самому. Что касается остального, то об этом знал только я один. Тушер потом через неделю погиб, отчего я даже испытал облегчение. После войны я бы мог свести счеты с Малоре, всадить ему из-за какого-нибудь куста заряд из ружья. И не пойман — не вор. Но пока была жива мать, мне не хотелось давать понять ей, что я помню. Да и, кроме того, не могу сказать, чтобы такая работа доставила мне удовольствие, даже если бы речь шла всего лишь о том, чтобы избавить свет от какого-то Зефа Малоре.
— Да, Малоре тут явно не без греха, — прошептал Фердинан.
Он задумался. Невольно ветеринар вспомнил спой последний разговор с Вальтье. Депутат, похоже, настроен решительно поддерживать кандидатуру Зефа. Он здорово влюблен в Маргариту Малоре, и не без основания полагает, что больше всего угодит девчонке, если удовлетворит этот ее каприз; а в дружбе с депутатом Фердинан видел для себя большую выгоду. Личные амбиции, конечно, само собой, но, кроме того, ветеринар думал еще и о карьере своего старшего сына Фредерика, рассчитывая на то, что поддержка Вальтье обеспечит ей блистательное начало.
— Послушай-ка, Оноре. Я согласен, что Зеф попел себя тогда очень нехорошо. Но можно предположить, что он действовал так в состоянии крайнего испуга. Когда тебя вдруг останавливает на дороге отряд пруссаков…
— Я знаю этого человека. Он осторожен, не любит получать тумаки, но я уверен, что он не пуглив. Здесь нечто другое…
— Речь, кстати, не о том, чтобы простить его, — сказал ветеринар. — Я весьма далек от этого. Но старые обиды не имеют ничего общего с делом, о котором мы сейчас говорим. Просто в наших интересах, в интересах нашей семьи необходимо, чтобы Зеф стал мэром. Вот как стоит вопрос.
— Насчет интересов ты разбираешься лучше, чем я, но суть-то в том, что Зеф заставил твою мать лечь под пруссака.
От этих слов Фердинан покраснел. Он возмутился, как можно произносить слова, которые оскорбляют память жертвы:
— Ты хоть покойников уважал бы.
— О! Покойников, знаешь, их-то нечего жалеть. Если бы в нашей истории речь шла только о покойниках, то у меня не поседело бы ни единого волоска. Но я-то, лежавший под кроватью, я-то ведь не умер, и Малоре, который послал пруссака поразвлечься у меня над головой, тоже не умер. Вот что важно, понимаешь?
— Я понимаю, но нужно уметь отделять одно от другого, а поскольку Вальтье…
— Довольно, — жестким голосом отрезал Оноре. — Я-то полагал, что сказал тебе достаточно. Зеф никогда не станет мэром, во всяком случае до тех пор, пока у меня хватит сил воспрепятствовать этому.
Ветеринар понял, что он наткнулся на неколебимую. решимость. Будущее его сына омрачалось дурацкой злопамятностью. От сознания собственного бессилия он разволновался и стал лихорадочно искать аргумент поубедительнее, чтобы каким-нибудь способом прижать брата к стене. Он поднял свои бледные глаза на дом, дом, который являлся его собственностью и откуда он мог выгнать Оноре едва ли не завтра же. В бешенстве он был готов сделать дом предметом торга немедленно; однако, немного поразмыслив, тут же осознал, чем это могло грозить. Оноре уехал бы из дома без колебаний, но ветеринару было важно, чтобы тот жил в доме Одуэнов — это отвечало бы его политическим интересам в Клакбю. А кроме того, Оноре следил за собственностью брата, как если бы она принадлежала ему самому. Фердинан проглотил готовые было сорваться с языка слова ультиматума. Увидев вспыхнувшую на лице брата злость и уловив направление его взгляда, Оноре угадал причину внутренней борьбы Фердинана. И ответил ему без обиняков:
— Я освобожу дом, как только ты этого захочешь, а может, даже и ждать не буду, когда ты мне об этом скажешь.
— Да нет же, — запротестовал Фердинан, — с чего ты взял… Я готов подписать тебе бумагу.
— О! Твоя бумага. Ты можешь, если тебе угодно, сунуть эту бумагу себе в задницу.
Ветеринар стал невнятно оправдываться: он никогда не собирался злоупотреблять своими правами владельца, и пока он жив, брат может быть уверенным…