— Только клерикалу может прийти в голову мысль принять синицу за жаворонка.
Дело сразу приняло совсем иной оборот. Нарсис Рюньон, Алина Дюр, Тентен Малоре, Леон Беф и Нестор Русселье дружно выступили против синицы. Трое Меслонов и двое Одуэнов продолжали настаивать на своем.
Когда Деода поравнялся со спорщиками, про птицу все забыли. И уже обзывали друг друга ябедами или летающей дрянью, освященными лопухами, сукиным отродьем, ублюдками, заячьим дерьмом и стоеросовыми республиканцами. Появление почтальона могло бы утихомирить страсти, но Жюд Меслон взял его в свидетели:
— Вы посмотрите только на этих свиней, которые орут на нас только из-за того, что мы голосуем за Республику!
Деода в недоумении остановился. Он никогда не встревал в политику и ничего в ней не понимал. Однако тут он попытался решить простое уравнение. Коль скоро он подчиняется правительству, то он является почтальоном Республики и, значит, является республиканцем.
— Нужно быть за Республику, — говорит он. — Республиканцы…
Но Тентен не дает ему говорить. Этих республиканцев, сообщает он, на прошлой неделе у него дома свинья принесла сразу целых четырнадцать штук, и, похлопывая себя ниже пояса, предложил почтальону очки собственного изготовления. Деода от неожиданности и справедливого гнева замер с разинутым ртом. Тем временем обмен ругательствами возобновляется. Охваченный внезапным вдохновением, Нестор Русселье заводит песню, и все, кто на стороне жаворонка, подхватывают ее, громко скандируя:
И тут Деода вдруг забывает, что он почтальон, голова его затуманивается от воинственного угара, а нежно-фарфоровые глаза начинают метать зловещие молнии. Он обо всем забыл. Он внезапно забыл про дорогу, по которой ходишь неторопливо и степенно, как всякий степенный человек, как истинный почтальон Бога и Правительства. Его касающаяся бедра сумка превращается в сумку школьника, куда тот уложил свой учебник по арифметике, катехизис и книгу для чтения. Теперь роса на живой изгороди и запах акаций, словно хмель, застилают ему глаза, ударяют в ноздри. Когда Деода увидел, как Клотильда Одуэн повисла на косичках Алины Дюр, а Тентен плюнул в лицо Меслонам, он забыл о своем возрасте. Если бы он дотронулся рукой до своих пышных седых усов, память вернулась бы к нему. Но Деода слышит звон пощечин; слышит, как республиканцы запевают боевую песню; он, обозревая дерущихся с высоты своего роста, бросается в их кучу, полнозвучным голосом подхватывает песню, вопя громче детей и одновременно осыпая подзатыльниками Малоре:
— Клерикальная рожа — на дерьмо натянутая Кожа. — Тридцать шесть кусков падали — клерикалам в рот попадали…
Наполучав пинков и подзатыльников, Малоре со своими приятелями отступает. Песня реакции стихла, а песня другой клики вспугивает с изгороди последних задержавшихся там синиц… «Тридцать шесть кусков падали…» Деода, запыхавшись, выпрямляется во весь свой рост, и кажется гигантом рядом со своими друзьями-школьниками. Он громко смоется беззлобным и одновременно торжествующим смехом, от которого шевелятся кончики его пушистых седых усов. Жюд смеется вместе с ним:
— Черт побери, Деода, ну и лихой же вы почтальон…
Но воинственный пыл Деода так же стремительно угас, как и вспыхнул. Во время битвы его сумка школьника раскрылась, и письма упали в дорожную пыль. Ах! Почтальон Деода, славный ты человек; внимая песням, ты забыл, что являешься почтальоном.
— Одного не хватает!
Он пересчитал письма, ощупал свои карманы, заглянул в фуражку.
— Может быть, оно перелетело за изгородь, — высказывает предположение Жюд Меслон.
Ребята обшаривают заросли, прочесывают канавы. А противники, в сотне метров от них перестроив спои ряды, вновь затягивают: «В навозной жиже задницу купайте…» Однако Деода больше ничего не слышит. Он думает о своем письме — потерянное, оно стало дороже ему, чем все остальные. Это было его лучшее письмо. Он думает о том, как бы он прошел (степенно, как степенный человек, как почтальон, осознающий, что он является почтальоном) отрезок пути, ведущий к Оноре Одуэну, дабы вручить письмо адресату. Оноре сказал бы ему: «Ну что, Деода, на сегодня уже заканчиваешь свою работу?» А он ответил бы: «Да, на сегодня уже заканчиваю». И они бы поговорили о том, о сем… Внезапно ползавший на четвереньках в канаве Жюд Меслон выпрямился — его вдруг осенило…