— Письмо, это Тентен Малоре его взял. Я припоминаю, как он нагнулся и что-то положил в карман, когда я отвешивал ему башмаком по шее.
Клотильда Одуэн тоже утверждает, что видела это.
— Ты не могла видеть, — замечает Жюд, — ты еще лежала плашмя на животе, после того как Алина ударила тебя по ногам.
— Видела я.
Деода устремляется в погоню за Тентеном. Это он-то, славный почтальон Деода, и вдруг несется во весь опор. Из-за песенки, поразившей его слух, из-за ударившего ему в нос запаха акаций он теперь бежит по дороге, бежит на своих правительственных ногах. Вместо того чтобы идти размеренным шагом почтальона, не слишком быстро и не слишком медленно.
— Тентен! Подожди меня, миленький!
Шайка Тентена уже рассеялась по тропинкам; Деода слышит удаляющиеся взрывы смеха и отрывки песенки: «В навозной жиже задницу купайте…» Запыхавшись, он прислоняется к стволу вишневого дерева, даже не думая о том, что шероховатая кора может помять его форму. У него в сумке не хватает одного письма, и душа его страдает.
— Деода, что с вами?
Жюльетта Одуэн держится рукой за вишню и улыбается почтальону.
— Все хорошеешь, Жюльетта. Я потерял письмо для твоего отца, и мне говорят, что его подобрал Тентен Малоре.
— Значит, вам нужно потребовать письмо у его отца.
Деода уже сам думал об этом, но как объяснить Зефу, что он только что подрался с детьми? Он рассказал обо всем Жюльетте. Она засмеялась без тени иронии; ей кажется, это так естественно — пойти на поводу у песни.
— Послушайте: а вы скажите Зефу, что разнимали дерущихся ребят. Он поверит.
Деода продолжал путь своим обычным шагом почтальона, но теперь в его фарфоровых глазах поблескивало отражение девичьей хитрости. Жюльетта проследила за ним взглядом, потом пересекла луг и попала на зажатую с обеих сторон изгородями тропинку, где ее ждал Ноэль Малоре. Это был приземистый, очень черноволосый парень с уже настоящими мужскими усами.
— А я уже начал сомневаться, придешь ли ты.
— Тебе пришлось подождать меня, я думаю, всего минут пятнадцать, не больше.
Они смотрят друг на друга глаза в глаза; у Жюльетты спокойный, смелый взгляд, который Ноэлю выдержать трудно. Им нечего сказать друг другу, и поэтому они ничего не говорят. Однако каждая уходящая минута приносит Жюльетте разочарование.
— Как жарко, — говорит наконец Ноэль.
— Время года такое.
— Пора идти ужинать. Сегодня вечером встретимся, как обычно?
— Если хочешь.
Они расходятся, и Жюльетте в который раз приходит мысль, что Ноэль довольно глуп.
Поначалу почтальону Деода кажется, что ему повезло: Зеф стоит на пороге своего дома, а Тентен рядом с ним.
— Ты представляешь, — говорит почтальон, — шел я сейчас, и на пути мне попадаются дерущиеся мальчишки.
Зеф обернулся к сыну и строго посмотрел на него.
— И я готов поспорить, что вот этот оказался самым ярым.
— Да, совершенно точно, — соглашается Деода, забыв, что ему нужно быть хитрым. — И пока я дрался с ними, он забрал у меня письмо, выпавшее из моей сумки.
— Это правда? — спрашивает отец.
Тентен стойко защищается. Он взял письмо? До собирания ли писем ему было, когда на него со всех сторон сыпались удары по голове и по спине. Чем терпеть такие оскорбительные для него подозрения, он предпочтет, чтобы его немедленно обыскали.
Зеф поднимает на Деода взгляд своих красивых бесхитростных глаз.
— Если он действительно взял твое письмо, оно должно быть еще при нем: после своего возвращения он не отходил от меня. Хочешь, чтобы его обыскали?
Тентена обыскали с головы до ног, заставили его сиять штаны, перетрясли рубашку, ощупали сзади, перелистали его книги.
— Ничего нет, — констатирует отец. — Видишь, ничего.
Почтальон вынужден с ним согласиться.
— Что скажет Оноре? Письмо-то могло быть срочное.
В больших честных глазах Малоре загорается огонек. В Клакбю по крайней мере полдюжины людей носят имя Оноре. По выражению его лица было видно, что ему весьма интересно, кому из них адресовано письмо.
— Это не твоя вина, — говорит он, — тебе просто нужно будет объяснить Одуэну, что произошло.
— Да, надо пойти сказать ему, — вздыхает почтальон.
Деода уходит искать Оноре; он даже забыл, что у него еще остались письма, которые нужно разнести по пути. На отрезке в пятьсот метров разбилась его жизнь.
Зеф Малоре затолкнул своего сына в конюшню. Сняв с крюка сплетенный из четырех косичек кнут, он стал стегать его по икрам ног и приговаривать спокойным, мерным голоском, от которого весь дом бросало в дрожь: