Приехав к Меслонам, Оноре услышал отвратительный ропот клерикалов. Не теряя самообладания, он остановил повозку у самого окна, прыгнул с сиденья прямо в кухню, подбежал к шкафу, взял там воронку, которой пользуются при изготовлении кровяной колбасы, и, приставив ее ко рту, дважды крикнул:
— Черт побери и еще раз черт побери весь этот непотребный бордель!
Пораженные клерикалы решили, что слышат громовой глас Республики, и стали праздновать труса. Первым оправился от испуга Зеф Малоре. Собираясь дать отпор, он взобрался на навозную кучу, но Одуэн опередил его и крикнул первый:
— Да здравствует Франция!
— Да здравствует Эльзас-Лотарингия! — парировал Малоре.
Одуэн чуть не рассмеялся.
— Да здравствует армия!
— Да здравствует армия!
— Это я сказал первым!
— Нет, я!
Тогда Одуэн ловко подстроил своему противнику ловушку.
— Да здравствует родина! — выкрикнул он.
— Да здравствует родина! — повторил за ним Малоре.
— Да здравствует наше знамя!
— Да здравствует наше знамя!
— Долой Германию!
— Долой Германию!
— Долой Англию!
— Долой Англию!
— Долой церковников!
— Долой церковников! — повторил Зеф Малоре, увлеченный его порывом.
Хохот в сто пятьдесят глоток сотряс стены дома, с крыши упала черепица и угодила прямо на голову отцу семейства Дюр, отчего у того пошла кровь из носа. Оноре смеялся через свою воронку за десятерых, и тут вдруг из комнаты, где лежал покойник, донесся протяжный крик ужаса:
— Филибер пошевелился! Он моргнул!
Одуэн отшвырнул воронку на середину кухни и с ликующими криками бросился в комнату:
— Я так и предполагал! Я готов был биться об заклад, что он не умер! Я был в этом уверен!
Но он тут же утратил свое только что полученное превосходство над Зефом. Воскресший покойник всегда немного разочаровывает окружающих. Не только клерикалы, но и сами Меслоны отказывались признавать, что старик ожил. Причем имея на это самые веские семейные доводы.
— Он умер, — подтвердил старший из Меслонов, — мой платок весь мокрый.
— Он умер, верно! — закричали остальные Меслоны и все клерикалы.
— Разумеется, он умер, — добавил Малоре, слезая со своего навоза. — Начать с того, что против него большинство.
— Но ведь он моргнул глазом, говорю я вам! Видели, как он моргнул! — ревел Одуэн.
— Мы здесь не для того, чтобы придираться к мелочам, — возразил старший из Меслонов. — Он умер, и все тут.
— Он окончательно умер!
Теперь Оноре не удавалось заставить людей выслушать себя, и он пожалел о том, что бросил воронку. Жюльетта и ее кузен Антуан вылезли из коляски, чтобы кричать вместе с ним, но то были голоса несовершеннолетних, не имевшие веса. К счастью, Алексис и его брат-пехотинец, а также лучшие республиканцы Клакбю, привлеченные звуками воронки, поспешили восстановить утраченное равновесие. Получив поддержку, Оноре пробился к самому изголовью Филибера; но одновременно с ним там оказался и ветеринар, который, пощупав труп, объявил:
— Он холодный, он одеревенел, он мертв. Взгляните-ка: я щекочу у него в носу зубочисткой, а он даже не улыбнется.
По Меслонам прокатилась буря восторга, взвихрилась на кухне и выплеснулась во двор. Оноре, воспользовавшись суматохой, подал знак Бертье, Коранпо и другим стойким республиканцам, сплотившимся вокруг него. После чего он склонился над умершим, взял его за руку и зашептал ему на ухо:
— Вы сыграли со мной злую шутку, Филибер, но не будем об этом. Вместо двадцати пяти су в день я предлагаю вам тридцать пять.
Покойник не шелохнулся.
— Сорок пять, — сказал Одуэн.
Ему почудилось, будто Филибер сжал его руку, но так слабо, что он не решался поверить.
— Пятьдесят пять…
Он ничего не почувствовал и со злостью в голосе сказал:
— В последний раз, Филибер: предлагаю вам три франка пять су. Ни один человек у нас столько не зарабатывает.
Надежные республиканцы заметили, что губы Оноре, продолжавшего теперь уже менее напористо что-то шептать, тронула улыбка.
А во дворе Зеф Малоре держал в напряжении нею коммуну своим рассказом о бороде святого Иосифа, которая — первое чудо — за ночь выросла на пять сантиметров.