Для наблюдателя, осужденного на неподвижность и бездействие, нет ничего более приятного, чем зрелище жизненных противоречий. Я видела, как Жюль Одуэн, ставший на склоне лет антиклерикалом и радикалом, посвящал своих сыновей в тайну, которую он узнал, может быть сам того не ведая, от клакбюского кюре. Ведь не проходило же, можно сказать, ни одного воскресенья, чтобы кюре не обличал с амвона причинно-следственную связь между сластолюбием и бедностью, давая понять, что Бог увеличивает благосостояние тех мужчин, которые отказываются ласкать своих жен.
II
Едва разделавшись со всеми издержками по водворению своего сына Фердинана в Сен-Маржлон, Одуэн стал поторапливать его с выбором жены. Отцу хотелось, чтобы у нее были городские манеры, честолюбие и приданое. Фердинан не был красавцем: его брат, капрал Альфонс, глядя на сухой профиль, ярко-розовую кожу и галошеобразный подбородок Фердинана, был не в силах сдержать своего отвращения и называл его «задокопателем». Но зато молодой ветеринар обладал другими, более надежными достоинствами: он был трудолюбив, бережлив, аккуратен, набожен, прекрасно выглядел на похоронах, и в городе все разделяли мнение, что у него весьма приличная внешность. Когда Фердинан шел в конце процессии с фунтовой свечой в руке, многие мамаши провожали его взволнованным взглядом. Кроме того; он отличался проворством в своем ремесле: папаша Одуэн, впервые увидев, как его малыш голыми окровавленными руками извлекает теленка, застрявшего в материнском лоне, от восторга не смог сдержать слез.
— Теперь, когда я увидел это, — сказал он, — я спокоен, теперь мне можно уходить.
Ко всем своим прекрасным качествам Фердинан присовокуплял еще коммерческое чутье, и уже очень скоро у него появилась многочисленная клиентура. В те времена еще нередко-бывали случаи, когда добродетель вознаграждалась. На Фердинана обратили внимание Брошары, родители Элен, которая была единственным ребенком в семье. Брошары, отойдя от дел, размышляли над тем, как бы им получше выдать свою дочь замуж. Госпожа Брошар попыталась было противиться. Она тешила себя надеждой, что Элен выйдет замуж за адвоката, нотариуса или за кавалерийского офицера, поскольку образование она получила у барышень Эрмлин, которые держали в городе имевший хорошую репутацию пансион. Ветеринар сумел дать понять, что его учеба стоила нисколько не меньше любой другой учебы, и господин Брошар оказал ему твердую поддержку. Элен была довольно красивой девушкой, крепкой, серьезной и нежной; в ее юном теле скопилось слишком много нетерпения, чтобы она стала выражать сомнения в связи с выбором родителей. В первые годы после бракосочетания у них родилось трое детей: старший сын Фредерик, младший Антуан и девочка Люсьена. Ветеринар счел, что этого достаточно, и сумел на этом остановиться.
Методично трудясь, Фердинан приращивал клиентуру и одновременно укреплял свою репутацию добродетельного человека. Он жертвовал пятнадцать франков в год больнице и столько же — приюту. Его дом содержался в порядке и был не более и не менее гостеприимным, чем того требуют приличия. В любое время года он носил визитку и черную шляпу, воплощавшую компромисс между котелком и цилиндром. Он стал в городе важным человеком и без шума вошел в муниципальный совет. Ветеринар был не лишен некоторого политического честолюбия. Внутренне он ощущал себя монархистом и, оставаясь таковым на протяжении двух послевоенных лет, не испытывал ни малейшего желания выглядеть оппозиционером. С другой стороны, он полагал, что следует использовать влияние, которое удалось обрести в округе его отцу. Скрепя сердце он несколько приглушил опою любовь к мессам и сделался умеренным республиканцем. Получив место муниципального советника, он продолжил свою эволюцию в фарватере политической судьбы сен-маржлонского депутата Вальтье. Вместе они превратились в гамбеттистов, а потом, когда в городе обосновалась крупная фабрика, решили, что хотя интересы населения изменились, своей заботы лишать его не следует, и оба дружно пошли в радикалы. Во всех добропорядочных клерикальных семействах ветеринара проклинали, и сен-маржлонский кюре поминал его фамилию не иначе как с ужасом. Горький осадок от происшедшего остался в его душе на всю жизнь, и когда Фердинан оказывался на предвыборном собрании или на банкете, где обличалось коварство священников, то в те самые мгновения, когда он с превеликой решимостью хлопал оратору, сердце его тоскливо сжималось. Тем не менее Фердинану Одуэну удавалось всегда устраиваться таким образом, чтобы вести политическую борьбу в согласии со своей совестью; он считал, что такой мудрый и просвещенный человек, как он, должен быть в гуще событий, и, дабы приглушить чувство стыда за свое поведение, говорил себе, что, вопреки своим симпатиям, вынужден делать такой выбор, какой ему предписывает долг; кстати, в качестве компенсации за это он получил важную должность в муниципалитете, равно как и «академические пальмы» за важный вклад в науку.