— Все-таки, а все-таки…
— Пустите меня, — жалобно простонала Жюльетта. — Я не хотела… клянусь вам, я не хотела…
Она подумала об Оноре, о доме, где ее ждали, и ее охватил жгучий стыд. Она сделала резкое, сильное движение; Ноэль получил удар в лицо, который заставил было его заколебаться, но, разъярившись, он тут же оправился и одним рывком бросил ее на постель. Жюльетта, закрыв глаза, чувствуя, как из груди ее рвется наружу вопль стыда и наслаждения, ожидала развязки, но тут вдруг послышался стук в дверь. Оба Малоре отпустили свою жертву и, затаив от испуга дыхание, отошли от кровати. Жюльетта вскочила на ноги и крикнула:
— Войдите! Войдите!
Деода толкнул дверь и сказал:
— Добрый вам день, это я, почтальон.
И он засмеялся, потому что действительно был почтальоном. Он зашел к Малоре не случайно, его привели туда его обязанности почтальона. Утром он отправился в Вальбюисон, а потом, степенно шагая размеренным шагом почтальона, вернулся оттуда с забитой письмами сумкой. Между домами Дюров и Коранпо он немного помочился у изгороди, без особой на то нужды: вот эти-то минуты и записались на некий драгоценный счет (если допустить, что он пришел слишком, рано). Но он не знал этого, ну ничегошеньки не знал, потому что это не относилось к его работе. Хорошие почтальоны никогда ничего не знают, они просто мочатся у изгороди, вот и все. Потом он зашел к Бертье, к Рюзийонам и пошел дальше, как обычно, по тропе между яблонями. Хорошие почтальоны просто входят в кухни и говорят: «Это я, почтальон», — и молодые девушки оказываются спасенными от злого умысла. А все потому, что почтальоны хорошо знают свое дело.
Зеф с сыном злились на него из-за только что испытанного страха, а он спокойно смотрел на них своими фарфоровыми глазами.
— Я запоздал, — сказал он, — но это потому, что поезд опоздал больше обычного. У меня есть письмо для Маргариты.
Жюльетта, поправляя прическу, смотрела на его большую круглую голову, сидевшую у Деода, как и у всех людей, на плечах; в этот момент он наклонил ее в левую сторону, чтобы удобнее было смотреть в почтовую сумку; это так говорится: чтобы удобнее смотреть, а на самом деле просто потому, что он был добрый.
— Деода, мой настоящий друг, вы хороший почтальон!
— Я делаю свое дело, — мягко ответил Деода. — А Маргариты что, нет дома?
Зеф протянул руку за письмом.
— Она одевается, сейчас выйдет, — сказала Жюльетта. — Мне бы хотелось, чтобы вы подождали ее вместе со мной во дворе. Там и отдадите ей письмо.
— Хорошо, малышка; а вам обоим до свиданья. Передавайте привет Анаис.
Жюльетта хлопнула дверью, оставив Малоре одних, и во дворе, на солнце, потянулась.
— Я вас очень люблю, Деода.
— Надо быть поосторожней, малышка, — пробормотал почтальон.
— Вы знаете, я не виновата.
— Надо быть поосторожней, вот и все. Однажды, когда тебе было пять лет, да, точно, пять лет, ты заблудилась и плакала около леса на дороге, что ведет и Вальбюисон, и я привел тебя за руку домой, когда делал свой обход. Если бы жена была еще жива, она бы подтвердила мои слова. Она еще дала тебе тогда грушу. Сорвала с грушевого дерева, что росло возле угла дома, ты должна помнить, это были груши, которые назывались «кюре». Жена любила их.
Из дому вышла Маргарита и обняла Жюльетту.
— У меня есть для тебя письмо, — сказал почтальон.
Маргарита прочитала письмо, сунула его за корсаж, и они втроем пошли вниз по тропе между яблонями. Когда почтальон оставил их одних, Маргарита сказала Жюльетте:
— Тебе не повезло; он пришел как раз в самый момент… ты-то небось думала, что уже все, так ведь?
— Ты же сама знаешь, что я не хотела, и то, что мы приняли меры предосторожности, подтверждает это.
— Это всегда так: не хочешь, а потом оказываешься довольна тем, что случилось, когда это не по нашей вине.
— Тебе нравится, вот за себя и говори, — сердито сказала Жюльетта.
— Ну нет, это скорее как раз твой случай… я-то из всего этого не делаю таких сложностей. Я вот знаю, что ты вбила себе в голову заставить меня переспать с твоим отцом; ну и хорошо, я соглашаюсь, потому что я от этого получаю удовольствие. Не говоря уж о том, что Оноре тоже будет доволен, и я его понимаю…
Жюльетта покраснела, а Маргарита со злостью в голосе добавила:
— Ведь обычно-то с такой женой, как у него, ему от любви не много радости.