Дэрашу очень хотелось, чтобы на него не обращали внимания. Я не могу перекинуться, твердил он про себя. Я не умею перекидываться. Я никогда не перекидывался. У меня вообще нет Старшей Ипостаси. Я - ваша скотина, я стою в стойле, повод привязан к кольцу в стене, я дремлю. Меня здесь нет. А тот, кого вы видите - просто гость Филлиса. Пьяный. Уставший. Не надо на него смотреть.
Молодая женщина, за несколько шагов воняющая дымом, перегаром, резкими духами, потом, одетая в содранный с кого-то мех, красная и взлохмаченная, уставилась Дэрашу в лицо, расклячившись и ухмыляясь, как кобылка самого низшего ранга. Дэраш презрительно мотнул головой, небрежно отшвырнув с лица роскошную длинную челку, прошел мимо. Женщина его не узнала, а он ее узнал. Ее сегодня фотографировали верхом. Она толстая. Она пнула Дэраша каблуком в бок. Когда она взгромоздилась в седло, боль воткнулась в позвоночник, как раскаленный железный штырь. И Дэраш дернул плечами - меньшее, чего хотелось - а Филлис рванул узду, сделав зубам и небу так больно, что Дэраш впал в минутный ступор и боль в спине ушла куда-то на второй план.
Я хочу ее убить, думал Дэраш, когда вокруг хохотали гости Филлиса. Я хочу ударить ее копытом по голове, чтобы она больше никогда не карабкалась на меня. Я хочу убить Филлиса. Выбрать удобный момент, когда он чуточку ослабит узду, подняться на курбет, повыше, чтобы в седле не удержался с гарантией, добить, когда упадет. А потом люди будут бить и морить голодом меня, я буду сутками стоять в стойле, привязанный к стене, на меня будут орать конюхи и, в конце концов, меня продадут еще кому-нибудь. И на моей спине снова будет седло, а в седле - какая-нибудь толстая дрянь. И я опять не умру.
Почему я не умираю, если все так болит?
Что за невезение? Я мог бы умереть, как Красотка Искра, упасть на финише, истечь кровью - и все. И моя Старшая Ипостась ушла бы в Небесные Поля, а все эти гады остались бы здесь. Меня бы могли застрелить, как Лучезарного, когда он растоптал жокея. Я несчастливый. Когда я ударил тренера копытом, все решили, что это вышло случайно.
И просто продали меня. Останься я участвовать в скачках, давно уже умер бы. А тут буду жить долго, ужасно долго - то стоять на горящих ногах в стойле, то таскать на больной спине всю эту отраву. У меня уже нет сил даже на настоящую злость. Я могу только мечтать о мести - но не уверен, что когда-нибудь отомщу.
Вот тут-то Дэраш и вспомнил Счастливчика Голли. Как он в истерике, в явное нарушение всех табунных правил и кодексов, перекинулся, когда его пришли взнуздывать. Бил конюхов кулаками, вопил: "Выпустите меня! Выпустите меня отсюда! Я не могу больше, выпустите меня!" Они лупили его палками от граблей, пока он не упал, а потом пришел ветеринар с чемоданчиком. Из чемоданчика выдернули провода с подушечками на концах, привязали их к голове Голли, что-то нажимали, его тело дергалось. Потом он не перекинулся, а просто вылетел в Младшую Ипостась - его взнуздали, привязали и оставили в покое. Он больше никогда не бунтовал. Даже бить копытами стену перестал, хотя всегда раньше срывал на стене злость и боль. Он сделался апатичным и каким-то страшно успокоенным. Через месяц Счастливчик Голли тихо умер в стойле.
А все потому, что он забыл древний закон табуна - нельзя перекидываться при людях. Говорят, раньше лошадь, которую заподозрили в двоесущности, заживо сжигали на костре. Теперь бьют током, чтобы убить Старшую Ипостась. Лошади - рабы людей. Рабам разум непозволителен.
В табуне можно перекидываться, когда никто из людей не видит. В деннике можно - когда вокруг нет конюхов. Но в стойле уже нельзя - немедленно заподозрят, если увидят, что ты снял узду или отвязался. А подкованным лошадям нельзя нигде - подковы непременно сваливаются, не держатся на трансформированных копытах.
Так что моей Старшей Ипостаси никто из людей не видел, подумал тогда Дэраш. А вдруг сегодня, когда людей в усадьбе у Филлиса так много, они не догадаются, что я - двоесущный, если выйти во двор? Вдруг они подумают, что я - человек? Они же пьют. Пьяный соображает очень туго...
Он перекинулся, когда все ушли. И при смене Ипостасей, и после стало так больно, что потемнело в глазах. Жалкое, жалкое человеческое тело, ничтожное тело. Перекидываешься - и презираешь собственный внешний вид. Слабое, жалкое, уязвимое тело трусливой твари. Смысл в нем - только очень удобные для сложных действий руки и возможность говорить, речь, которую сами люди ни во что не ставят, как нечто, само собой данное. Ничего хорошего в человеческом теле больше нет.
Тело палача.
Старая кобыла Неистовая Буря, тетка Дэрашу Третьему, сестра его матери, Зарницы, рассказывала в прекрасные летние ночи сказки о лошадях и людях. О святом человеке, который понимал весь мир, самого Зеленого и своего коня - как святой и его конь вместе бродили по дорогам, как в зимние ночи человек грелся у лошадиного бока, как они подолгу беседовали и человек с многим соглашался. О Хозяевах, которые никогда не причиняют лошадям боли, разговаривают и играют с ними, помогают им... и что нести Хозяина в седле - восторг, чувствуешь себя сильным и всемогущим, помогаешь товарищу, который не умеет бегать достаточно быстро... Только когда Дэраша увезли, чтобы выжечь клеймо, объездить и продать, оказалось, что все это сказки - всего-навсего.
Люди - тухлая мерзость. Отрава.
И Дэраш снял узду, вытер кровь с углов рта, втянул слезы в глаза, вскинул подбородок и вышел той потрясающе грациозной, легчайшей, изящнейшей походкой, из-за которой за него платили так много денег.
Он ужасно боялся, что конюшню заперли на ключ. Дрожа всем телом от ужаса и возбуждения, он подошел к двери и тронул ручку. Дверь отворилась. Пьяный конюх забыл ее запереть. А может, они еще собираются сюда прийти. Напиться хорошенько и помучить Дэраша еще и на ночь.
Надо торопиться.
И он прошел через весь двор усадьбы Филлиса совершенно незамеченным - только эта девица с повадками шестерки и с толстым задом уставилась и таращится так, что спина вот-вот задымится.
- Простите, нас, кажется, не представили... - все-таки заговорила.
Дэраш Третий обернулся и заставил себя выговорить разбитым ртом - язык и небо стерты железом до язв, привычно болит челюсть там, где выломали зубы для спортивного мундштука, и углы губ саднят и кровоточат:
- Потом. Я тороплюсь, - ну почему бы тебе просто не отстать, ну почему?
- Может, выпьем по рюмочке?
Дэраш обернулся и явственно представил себе, как впечатывает заднее копыто в это лицо с заискивающей улыбочкой.
- Я сейчас вернусь, - сказал, с трудом сглотнув слюну. - Подожди.
Готовно закивала, отстала. Дэраш пошел прочь, изо всех сил стараясь не ускорять шаги. Перед тем, как взгромоздиться на его больную спину, эта женщина сказала: "Какое королевское имя - Дэраш Третий! Какой удивительный красавец! Наверное, он стоил целое состояние, да, Филлис?" А Филлис гордо сказал: "Это призовой рысак. Стоит, как три отличных автомобиля, да еще было очень непросто убедить владельца его продать. Говорили, он норовистый, но тут, у меня, он сделался просто шелковым. Из любой лошади можно выбить дурь, если взяться умеючи". И гости смеялись. Над ним смеялись. Над Дэрашем Третьим, который смирился и стал покорным рабом.
Никогда. Никогда этому не бывать. Меня поймают и будут бить смертным боем, может быть, убьют, думал Дэраш, но я немного побуду свободным и покажу всем, что я не смирился. Филлис потерял свои поганые деньги. Если меня поймают, я убью Филлиса. Тогда будет уже все равно.
А если будут бить током, вспомнил с ужасом. Нет. Не знаю, что делать, но нельзя дать себя поймать. Уйду, как можно дальше, в этом теле. В этом безобразном человеческом теле меня никто не узнает. Лошади не перекидываются.
У ворот в будке сидит вахтер. На воротах медленно поворачивается стеклянный глаз видеокамеры. Меня сейчас увидят, подумал Дэраш. Увидят, поймут, что такого человека не было среди гостей, решат, что я чужой, будут бить, не как двоесущного жеребца, а как человека из чужого табуна... или - как это у людей зовется?... который пришел без спроса...