Охранники переглянулись. Жасмин сжала кулаки.
— Ладно, командир, — сказал пластмассовый. — Одного. Черного, вон, возьми, а серый пусть посидит. Что-то он больно нервный у тебя, серый. Тут уже перед открытием проверяли с собаками…
Сапфир и вправду уже до самых десен открыл клыки. Рамон выглядел поспокойнее.
— Прости, старина, — сказал Тео Сапфиру, с трудом вынося не взгляд даже, а излучение укора мегатонной мощи. — Ты у нас все-таки молод еще, слишком волнуешься… Ну подожди тут. Понюхай пока вокруг. Мы с Рамоном посмотрим.
Сапфир печально отвернулся. Рамон, прижав уши, нервно облизываясь, дал Тео взять себя за ошейник — и они вошли в двери из матового стекла, которые разъехались сами собой.
В галерее было почти безлюдно, только бродила съемочная группа какой-то телепередачи — рыжая мужеподобная девица перед камерами вещала в микрофон о вызове, брошенном обществу — да где-то в глубине зала невесело хохотали технопанки. А Рамон прилег на пол, содрогаясь от рычания, больше испуганного, чем злобного, и Тео горько пожалел, что взял пса, едва отошедшего от тяжелого стресса.
Инсталляции заключали кубы из толстого закаленного стекла. Тео несколько секунд пытался вычленить детали и смысл из этих нагромождений окровавленного и запекшегося мяса, рваных клочьев железа, каких-то острых обломков стальной арматуры, тусклой шерсти… Голова пса-трансформа, переломанного и распятого на блестящей плоскости ржавыми крючьями, с окровавленным никелированным штырем, пробившим насквозь нижнюю челюсть, смотрела прямо на Тео — Тео поразился достоверности глубокой и разумной муки в темно-карих стеклянных глазах — и тут глаза моргнули, и веки снова тяжело поднялись.
Тео опустил пистолет. На него смотрели псы, вплавленные в пластик и врезанные в металл, полуудушенные проводами, с белыми осколками костей, торчащими из перебитых лап, с полосами содранной шкуры, вшитыми в сетки из колючей проволоки, истощенные до того, что полукружья ребер распирали голую кожу на бритых боках. Их было не меньше десятка, живых, умирающих, искалеченных экспонатов — с безнадежной тоской в потухающих глазах, с темными полосками слез — и они, не в силах повернуть головы, следили за Тео одним движением зрачков.
Тео услышал шаги и обернулся. Молодой человек с бритым татуированным черепом в сопровождении толстого охранника шел к репортерше, которая замолчала и почтительно ждала. Рамон молча рванулся вперед так, что Тео едва его удержал.
— Это вы — Хайберт? — крикнул через зал.
Бритый обернулся. Его взгляд был спокоен и самодоволен, глаза блестели холодным неживым блеском. Тео не усомнился ни на секунду — перед ним старый мертвяк.
— Я. Ваши нас уже проверяли, дяденька. Или ты мне еще одну собачку привел?
Рамон рванулся еще раз. Тео отпустил его и вскинул пистолет. Он успел выстрелить прежде, чем пес добежал и кинулся — бритый только протянул вперед ладони, будто хотел остановить пулю, говоря что-то вроде «эй!», и тут же грохнулся на пол. А Рамон, не обращая на Хайберта внимания, точно и крепко вцепился охраннику в руку, которой тот схватился за кобуру — охранник завопил что есть мочи, и Тео выстрелил ему в лоб. И в резкой тишине после выстрела услышал неожиданно громкий голос репортерши:
— Ты снял? Жжжесть — сюжет!
Тео подошел к трупам. В Галерее уже отвратительно воняло — охранник потек черным и зеленым, его труп за минуту расползся так, что виднелись кости черепа и кистей рук.
Бритый Хайберт врезался спиной в один из стеклянных кубов, сполз на пол и теперь сидел, разбросав руки по сторонам. Его белая рубаха пропиталась красным, а лицо выглядело до странности неизменившимся — даже глаза едва начали тускнеть.
Стекло, забрызганное мозгами и кровью, потрескалось от пули, прошедшей череп Хайберта навылет. Пуля застряла в стеклянной толще. Через паутину трещин смотрел умирающий пес. Рамон подошел к трупу Хайберта и стал его тщательно обнюхивать, будто пытался унюхать еще не пришедший запах распада. Его уши прижимались сами собой, а шерсть так и топорщилась по всей спине.
Где-то взвыла сирена тревоги. Кто-то бежал в галерею, топая сапогами.
— Ко мне, Рамон, — сказал Тео. Он вдруг смертельно устал, он стал ватной куклой, пистолет казался слишком тяжелым для тряпичных пальцев, и Тео убрал его в кобуру. — Я уже понял. Этот Хайберт был живой. Ты хорошо выполнил долг. А я — убийца…
Рамон перекинулся и ткнулся лбом Тео в грудь.
— Они смотрят, — сказал в самое ухо. — Им ужасно больно. Помоги им.
Тео успел понять, но не успел предпринять ровно ничего. В зал вбежали охранники и жандарм. Тео прижал к себе Рамона, как плюшевого мишку.