Промзона начиналась сразу за поворотом. Пришлось довольно долго идти вдоль бетонного забора, исчерканного граффити; Грей в собачьем виде трусил рядом, время от времени приостанавливался и внимательно внюхивался в территориальные метки, кое-где оставляя свою. У самой проходной, довольно условной, обозначенной лишь шлагбаумом, не перегораживающим проход до конца, так что мимо мог не только пройти человек, но и проехать легковой автомобиль, Грей перекинулся.
— Тут где-то, — сказал он и пару раз гавкнул.
Видимо, для обитателей промзоны его лай имел больше смысла, чем для Аллина. На него ответили — сторожевым басом и резким высоким голоском — и несколько тёмных фигур отделились от сплошной массы сумерек, в которой таяли и складские корпуса, и припаркованные грузовики. Вид у псов был угрожающий.
Аллин остановился под одиноким тусклым фонарём. Грей выскочил вперёд — и псы, не торопясь, подошли к нему. Судя по тому, как Грей, хоть и ощетинился, дал себя обнюхать — эти бомжи были неплохо с ним знакомы.
— Ошейник? — удивился грузный и грязный зверь, в человеческой форме лишь чуть ниже Аллина ростом. — Домой, что ли, взяли? То-то, я чую, мылом, что ли, пахнешь…
— У меня — Хозяин, Гоблин, — сказал Грей.
Аллин чуть не задохнулся.
— В смысле, человек у тебя? — переспросил пёс поменьше, бурый, с жёлтой биркой ветслужбы муниципалитета на подрезанном левом ухе.
— Хозяин, говорю, — огрызнулся Грей. — Где все? Мы принесли жрать — и поговорить надо. Дай пожрать ребятам, Аллин.
— Все соберутся — и на всех поделим, — сказал Аллин, протягивая ладонь громадному псу Гоблину, привычно, как СБшной ищейке. — Хочешь сухарик пока?
Гоблин обнюхал СБшную галету, но не взял:
— Не ем такое, желудок что-то… но пахнешь неплохо. Чё надо, Хозяин?
Из темноты, из каких-то закутков промзоны, вышли на свет ещё несколько собак. Среди них оказался довольно крупный рыжеватый щенок возраста Грея, весело с ним обнюхавшийся, и две суки, на ухе одной из которых тоже желтела стерилизационная метка. Аллину хватило одного взгляда, чтобы понять: эти псы — не потеряшки, они рождены на улице. Повадки сильно отличали их и от домашних собак, и от волков: они не проявляли ни страха, ни злобы, только насмешливое неторопливое любопытство.
Аллин раскрыл пакет и достал мясо.
— Ауу, серьёзно, что ли? — гавкнула сука без метки, рыжевато-бурая, с белой грудью. Её далёкие предки, возможно, были ищейками, а может, так казалось из-за её узкой и нервной, очень красивой морды. — Скажи, там яд? Или снотворное?
Аллин протянул кусок Грею — и Грей слопал с радостью, показательно, демонстративно облизавшись.
— Типа, своих не травишь? — усмехнулся поджарый подпалый пёс, типичнейшая деревенская дворняга, с дурашливой миной и цепким разумным взглядом.
— Я — СБшник, парень, — сказал Аллин. — Мне собаку убить тяжелее, чем человека.
— Почему? — удивился щенок, да и остальные подняли брови.
— Потому, что среди людей встречается дохлая мразь, — сказал Аллин, держа мясо так, чтобы его могли обнюхать. — Мертвяк убил мою жену. Таких я отстреливаю, не сомневаясь. А все собаки — живые.
Щенок облизнулся.
— Не ссы, Бродяга, — сказал Грей. — Вообще, это он мне покупал.
Бродяга взял и проглотил в минуту. Гоблин встряхнулся и мотнул головой:
— Я обычно так не беру. И другим не советую. Слишком многие умерли. Есть такой яд: людям ничего, а собаки умирают…
— Мне нужна ваша помощь, — сказал Аллин. — Если думаете, что просто так ничего не бывает, то считайте, что это плата. Так легче?
Как ни странно, так впрямь пошло легче. Псы разобрали мясо и расселись вокруг, чтобы слушать — Аллин подумал, что им просто любопытно. Он присел на корточки, чтобы собакам было легче смотреть на него, и Грей прижался к его боку.
— Не факт, что поможем, — сказал Гоблин. — Но выкладывай, подумаем.
— Я расскажу и буду думать, как вам помочь, — сказал Аллин.
— Как помочь… оставить в покое. Хорошо б ещё жрать давать, хоть иногда, а если нет — так чтоб от мусорки не гоняли. Что ты ещё сделаешь…
— Вот уже не надо нам от людей помощи, — глухо, с прорывающимся рычанием сказала сука с жёлтой меткой. — Мы вот, с Морой, с Винжем, с Хромым в отлов попали как-то раз — так нам люди тоже говорили: «Мы поможем, мы поможем», — помогли, ага. Накормили какой-то горькой дрянью, от глистов, говорят. Винж потом блевал глистами, жрать не мог, еле оклемался. В клетках холодно, тесно, жрать давали шарики из костной муки — а потом операцию сделали всем. Больно. И уши отрезали. Чуток мы полежали там у них, в клетках, только немного в себя пришли — нас и выгнали. Всё, говорят, вылечили. Куда деваться… вернулись мы, а нас Шершавый со своей кодлой подрали: «А, говорят, кастраты муниципальные! За всех отожрались?» — Винжа теперь иначе и не зовут, жрёт последний… А у нас с Морой и у Хромого потом животы гноились, никак не вылизать — нитки какие-то… Мора нитки вытащила, у неё кровь пошла… померла. Хромой потом тоже умер, у него всё гноилось, гноилось, распухло… А мы с Винжем живём кое-как, но…