— Зачем ты… — пробормотал кот вместо приготовленного вопроса и машинально потерся щекой о ржавую решетку. — Зачем… я говорю, зачем такому, как ты, пить человеческую отраву?
Медведь сел. Его лицо исказилось чудовищной медвежьей усмешкой — трансформ не добавлял его Старшей Ипостаси лицевых мускулов, атрофированных у Младшей. Поднял с пола бутылку, потряс, будто желая убедиться, что она действительно пуста, поставил рядом.
— Зачем? Ты, великолепная киска, не поймешь — зачем. Вы, кошки, не созданы для того, чтобы понимать. Тебе пить ни к чему — значит, и прочие обойдутся…
— Я тоже сидел в клетке, — мрачно сказал Мэллу. — Я многое могу понять. Я умею…
— Сочувствовать? — и такая в голосе медведя слышалась явственная ирония, что даже не требовалось дополнять ее мимикой. — Нет.
— Это же… как допинг, — пробормотал Мэллу, вдруг смутившись. — Убивает Старшую Ипостась, а ты…
— А ты, киса, не знаешь, что такое голод, — сказал медведь, ерзнув, чтобы сесть удобнее. — Ты сидел в клетке — но ты не голодал.
— Тебя не кормят? — спросил Мэллу, чувствуя, как болезненно сжался его собственный желудок.
— Ну почему? — ирония приобрела уж совсем убийственный градус. — Кормят. Они же не хотят, чтоб я сдох тут раньше времени. Кормят дерьмом, конечно, но кормят… как я люблю сладкое! — вдруг вздохнул медведь и будто помолодел на сотню лет. — Хоть бы иногда дали сладкого… ягод, меда… хоть конфету…
Я слишком много общался с собаками, подумал Мэллу. Теперь вот жалею… жалею… как щенок. Как дурак… а ничего не поделаешь…
— Ты говоришь — голод, — сказал он, пытаясь справиться с приступом жалости. — А тебя кормят. Подумаешь, не дали конфету…
— А ты знаешь, киска, что такое — наш голод? — медведь снова поднял верхнюю губу в тщетной попытке усмехнуться. — Вы же, кошки, всю жизнь едите от случая к случаю — когда на охоте повезет. Вы разборчивые… и голодать вам не привыкать стать. А мы…
— Вы…
— Мы спим. Ты слышал, наверное, что мы спим несколько месяцев? Уже скоро пора бы ложиться — вот-вот снег пойдет, — медведь снова вздохнул. — Для того, чтобы спать, надо есть, кот. Все время есть, чтобы стать толстым и сильным. Тогда будет тепло, спокойно, тогда — все правильно, а если не есть, сколько нужно — заснешь и умрешь во сне. Понимаешь?
— Спите…
— Еда — это тепло, — сказал медведь. — Наше тепло. Летом мы его набираем, а зимой, когда холодно, оно потихоньку расходуется. А в этой клетке я уже забыл, как бывает тепло. Я ни разу досыта не наелся, понимаешь? Ни разу. Мне все время холодно. Я все время думаю, что усну и умру от холода. Для меня еда стала навязчивой идеей, понимаешь? А от водки хоть на час чуточку теплее… я знаю, что она меня убивает, но ведь я все равно умру…
— Их надо убить, — сказал Мэллу. — Их всех, этих мертвяков, полумертвых — всю это отраву. Я скажу людям, они приедут, мои друзья, Хозяин…
Ему было стыдно от собачьей торопливости собственного тона, но не получалось по-другому. Медведь показался Мэллу даже понятнее, чем собаки — эта смесь осознанного унижения и ироничной надменности, этот насмешливый фатализм… На Мэллу снова накатил приступ ненависти к людям, которые запирают в неволю живое существо, не считаясь с его нуждами и используя его мучения в своих целях — когти, которые нельзя было вобрать в Старшей Ипостаси, впились в ладони.
— Я сам буду драться, — заявил Мэллу.
Медведь хмыкнул.
— Были только лосенок и щенок, а теперь еще и котенок прибился… Ну ладно, котенок. Слушай, ты ведь послушать пришел, я понимаю. Слушай. Это — интересное место. Тут всегда был дикий лес, истинный лес — всегда жили медведи, а все медведи немножко сродни… ЕМУ…
— Зелёному? — прошептал Мэллу чуть слышно, прижимаясь к решетке.
— Хоть как назови. Я приходил на место, где медведи слушали мир тысячу лет… пока люди не построили там поселок, а теперь вот еще эту… тюрьму…
Мэллу поежился. Будь он в Младшей Ипостаси, его шерсть бы распушилась, а спина выгнулась бы дугой.
— Знаешь, что забавно? — продолжал медведь. — Эта клетка стоит прямо на том самом месте, где под землей лежит один мой предок — старый-старый, его кости уже стали камнем. Он был очень чуткий, киска. Я иногда беседую с ним по ночам… и пару дней назад он обещал мне штормовой ветер и грозу… которая смоет все…
— Как это — «все»? — выдохнул Мэллу.
— Всю грязь. Он сказал: «Кровь мира — зелена», — в голосе медведя мелькнула тень тепла. — Так и сказал: «Весь мир — зеленый и синий, никому не дано его перекрашивать… а если что-то поменяется, то уйдут наши хранители. Мы уйдем с ними — и людей больше ничто не спасет. Жизнь, — так он сказал, мой предок, — жизнь, медвежонок, была всегда и будет всегда. Дело только в том, какая жизнь, вот главный смысл. Всегда может прийти такая жизнь, которая перестроит весь мир под себя. Тогда он уже не будет зеленым, а будет, может быть, красным, как сырое мясо — но тем глазам не покажется отвратительным… если у них вообще будут какие-нибудь глаза. Вот в чем суть…»