Через секунду Аллин был в машине, Грей с видом часового сидел у колеса — а собачка перекинулась.
В человеческом теле, нагишом, ей было ещё холоднее — и пока Фрезия искала свой свитер, Аллин накинул на собачку валявшуюся на сиденье форменную куртку. Бедняжка, как все декоративные собачки в человеческом виде, была похожа на тощую карлицу, и как все старые собаки — не на пожилую человеческую женщину, а на мгновенно состарившегося подростка. Её трясло от ужаса и холода; Аллин погладил её по голове — и она сделала попытку облизать ему пальцы.
— Погоди, — сказал Аллин. — Съешь-ка лучше, — и протянул ей на ладони кусочек вяленого кролика.
Собачка схватила и принялась, морщась, жевать.
— Зубы болят? — спросил Аллин, чувствуя ту смесь жалости и ярости, которая больше знакома посредникам, чем СБшникам. — Не справиться?
— Болят, — промямлила собачка, жуя. — Жёстко очень.
Фрезия надела на неё свитер, в котором собачка утонула целиком, и достала контейнер с собственным завтраком. Несколько минут собачка жадно, маленькими кусочками, ела сосиски. Когда сосиски кончились, она огорчённо вздохнула и сказала:
— Я бы скушала ещё… но если нет, то ладно… вы хорошие…
— Я тебя домой возьму, — сказала Фрезия и погладила её по голове. — Лапушка…
Собачка ухватилась за неё, как сумела, и прижалась всем телом, а потом вспомнила об Аллине и сказала, глядя на него снизу вверх:
— Я жила в одном месте, где щеняток рожали. У меня много щеняток было, только их всех забирали, люди забирали… Потом тот человек меня отдал женщине. Я у неё немножко пожила, скучала, но она была не плохая, мне вкусное давала… А потом к ней они пришли. Они воняли, так воняли… хуже, чем мёртвые, вы знаете… ходячей смертью воняли. И он сказал: какая мерзкая собачонка! Ненавижу собак! Выкини её вон! А он меня взял, в машину отнёс. Увёз далеко. Я перекинулась, сказать, что не могу на улице, мне холодно… А он говорит «перевёртыш, гадина» — и из машины меня выкинул. Я ударилась, очень сильно. И пошла. А он уехал.
— Кто он? — спросил Аллин.
— Внук моей хозяйки, — сказала собачка, плача. — Он у Жаскера служит. Мёртвый. И Жаскер тоже мёртвый. Тот, громадный — он мне сказал, ты его машину ждёшь. Жаскера.
Аллин взял в ладони голову собачки и поцеловал её в остренький мокрый носик.
— Умница, — сказал он и повернулся к жандармам. — Все слышали?
Фрезия слушала, прижав ладони к щекам. Шандор проверил личное оружие.
— Всё, — сказал Аллин. — Мы с Греем пошли. Прикройте.
— А я? — робко спросила собачка.
— А ты оставайся, — сказала Фрезия ласково, поглаживая её. — Мы вечером домой поедем, я тебе кашки сварю, будешь спать в тепле.
— Я тебя буду ждать, — сказала собачка. — Ты очень хорошая.
Фрезия захлопнула дверцу. Жандармы пошли по тротуару вдоль проезжей дороги, чтобы выйти прямо к подъезду, а Аллин и Грей обогнули дом вокруг, чтобы встретиться с жандармами с другой стороны. И они бы встретились, но Аллин слегка ошибся, прикидывая расписание дня господина депутата: его лимузин въехал во двор, когда Аллин уже подошёл, а жандармы ещё только обходили огороженный угол стоянки.
Аллин притормозил, якобы давая Грею изучить столбик ограничителя у подъезда. Он выглядел совершенно естественно — и всё-таки один из охранников Жаскера вдруг сообразил, что дяденька с собакой ему незнаком.
— Эй, — окликнул он. — Мужик! Ты из какой квартиры?
В этот момент Жаскер и его референт уже вышли из подъезда и не торопясь подходили к машине.
Грей рванулся в долю секунды — и Аллин за мгновение до возможного выстрела охраны успел одной рукой перехватить поводок, а другой — швырнуть в охранника удостоверение:
— Служба Безопасности, всем стоять!
Пистолеты они с охранником выхватили одновременно, но Аллин выстрелил первый. Охранник даже не упал, он лопнул, как мог бы лопнуть пластиковый пакет с гнилой жижей внутри. Второй охранник отшвырнул пистолет на газон и поднял руки: «Нет, нет!» — Грей внутри головы Аллина заорал: «Не он! Те двое!» — Аллин открыл огонь — и пуля швырнула референта на дверцу автомобиля, а его труп, разваливающийся на глазах, на долю секунды прикрыл Жаскера от следующей пули.
Она стукнула в броню на дверце. Взвизгнул рикошет.
Жаскер, пригнувшись, заскочил в салон — и машина с рёвом рванула с места. Аллин успел выстрелить ещё дважды, пули ударили в бампер и номерной знак — и шоу ужасов во дворе депутатского корпуса закончилось.
Подбежавшие жандармы видели уже только размазанную по асфальту гнилую сукровицу, под которой белели кости референта, дорогущие часы в луже чёрной вонючей слизи — и почерневший, раздутый, истекающий жидкой дрянью труп охранника.