— Я — младше, — согласился кот и растянулся по лестнице, не сводя с Манефы глаз. — Я мало ем и не займу много места. И ни на что не претендую… только на твой запах…
— Разумеется, — презрительно сказала Манефа. — Еще бы ты претендовал. У тебя давно открылись глаза?
— Только что, — кротко сказал кот. — Я не привык видеть кошек, понимаешь? Я еле помню свою мать, а других кошек не видел.
— Ладно, мне надоело, — сказала Манефа. — Я пойду пить молоко.
— Я тоже выпью молока, если ты дашь… — сказал кот. — Или воды, мне все равно. Лишь бы пахло тобой.
— Наглец, — фыркнула Манефа. — Это мой дом, не забудь.
— Я тут поживу, если разрешишь, — смиренно сказал кот и собрался поточить когти о ступеньку.
— Здесь нельзя! — Манефа шлепнула его по затылку, но не когтями, а ладонью. — Хочешь молока — иди за мной. Где точить — я тебе покажу. Не знаю, где Хольвин тебя достал, но чувствую, что мне придется тебя воспитывать.
— Воспитывай, — кот улегся на перила и потерся о них подбородком, оставляя свой запах. Манефа снова шлепнула его по голове, но слабее:
— Я еще не позволила тебе тут метить.
— Я случайно, — кот поднял на нее глаза. Он изображал смирение, но спокойная уверенность доминанта распространялась от него не менее ощутимо, чем запах. Манефе было все тяжелее держать фасон. — Я больше не буду, — и снова потерся.
— Ах ты!
Ах, как он легко давал себя бить — обозначая насмешливую покорность. И кот уже все понял, и Манефа тоже все поняла — но ритуал требовал проверки на прочность. Потребовалось еще с полдюжины оплеух разной тяжести, чтобы древний обычай позволил Манефе дать себя понюхать — нос в нос.
И запах юности и силы заставил-таки ее сменить гнев на милость.
— Ладно. Пойдем ужинать. Я тебя покормлю. И имей в виду: ко мне приходит щенок.
— Мне нравятся собаки, — сказал кот. — Один бобик все твердил, что мы с ним — Стая.
— Они все так говорят, — сказала Манефа и перед тем, как подняться по лестнице к себе в башню, позволила коту боднуть ее в плечо.
Рамон, который пытался уговорить кота прийти ужинать на псарню, так его и не дождался. Зато Хольвин знал, что Мэллу ел сырое мясо, любимое Манефой, из ее же любимой керамической мисочки — а Манефа сидела на подоконнике, подобравшись в пушистый комок, и подозрительно, настороженно наблюдала, как он ест и как потом пьет воду. Хольвин не был специалистом по кошкам, но понимал их неплохо и очень ясно видел, что контакт прошел правильно, так, как должно.
Ближе к вечеру, когда уже совсем стемнело, Манефа в Младшей Ипостаси сидела на козырьке над крыльцом и демонстративно чистилась, а Мэллу в Старшей сидел, обхватив колени, в мокрой пожухлой траве и смотрел на нее пьяными от восхищения глазами.
Ему не было никакого дела до бегающей по двору Стаи; он не обращал ни малейшего внимания на любопытных псов — только пересел по другую сторону забора, когда их носы стали уж очень ему докучать.
— Он влюблен, — сказал об этом Локкер. — Ты бы гавкнул на ваших, чтобы не приставали — ведь мешают…
— Не повод забывать друзей, — отозвался Рамон несколько даже обиженно. — Подумаешь, невидаль — тетка Манефа умывается… вот пойдет дождь, будет ему любовь, тоже мне любовник…
Локкер мечтательно улыбнулся, вспомнив белый мох на ристалище и прекрасные глаза Ирис.
— Нет, — сказал задумчиво, — все-таки вы, собаки, многого не понимаете…
Рамон сердито почесал в затылке.
— Ну да, — буркнул хмуро. — У всех, понимаешь, Любовь! Только у нас — так. Собачья, как люди говорят, свадьба. А что я Хозяина люблю и тебя люблю — это не считается, да? И кота этого, лунатика — вот полюбил тоже, сдуру! Я за него, можно сказать, душой болел — а он хоть бы плоское рыло повернул в мою сторону…
— Ну, — протянул Локкер, улыбаясь. — Это же не любовь. Это товарищество. Это чувство рассудочное.
— Конечно, — Рамон мрачно отвернул нос. — Рассудочное. Мы, собаки, голову не теряем. И не скулим ночи напролет — тоже мне, подумаешь, высокая поэзия! Вот у меня любовь так любовь. Безнадежная. Один раз обнюхались — и, наверное, больше никогда не увидимся… её к ветеринару забрали, куда-то потом отдадут… Эх…
И в досаде завалился на пол беседки, положив голову на протянутые ноги лося…
Гарик
Когда Тео собирался домой, он просто позвал Гарика с собой — и все. Получилось совершенно естественно, стало жаль отослать щенка на псарню после целого дня, проведенного вместе, а щенок обрадовался и восхитился. Тео даже подумал, что Гарик тоже что-то для себя решил: недаром же он в последние дни все время старался оказаться поблизости. Собаки-трансформы — существа чувствительные.