Я поднял глаза. Коффи слегка сдвинулся в сторону, и я мог видеть Харри, стоящего с той стороны коридора перед камерой Делакруа – он был единственным узником блока "Г", когда появился Коффи. Делакруа – Дэл, маленький лысоватый человек с озабоченным лицом бухгалтера, знающего, что его растрата скоро обнаружится.
На плече у него сидела ручная мышь. В дверном проёме камеры, только что ставшей пристанищем Джона Коффи, расположился Перси Уэтмор. Он достал свою резиновую дубинку из самодельного чехла, в котором носил её, и похлопывал ею по ладони с видом человека, у которого есть игрушка и он ею воспользуется. И вдруг я почувствовал, что мне хочется, чтобы он убрался отсюда. Может, это из-за жары не по сезону, может, из-за «мочевой» инфекции, распространяющейся у меня в паху так, что прикосновение фланелевого белья становилось нестерпимым, а может, из-за сознания того, что из штата прислали на казнь чернокожего полуидиота, а Перси явно хотел над ним сначала немного поработать. Вероятно, всё вместе. Во всяком случае на минуточку я забыл о его связях.
– Перси, – сказал я. – Сегодня переезжает лазарет.
– Билл Додж за это отвечает.
– Я знаю, – кивнул я. – Пойди помоги ему.
– Это не моя работа, – упорствовал Перси. – Вот эта туша – моя работа.
«Тушами» Перси в шутку называл крупных людей. Он не любил больших и крупных. Перси не был худощавым, как Харри Тервиллиджер, но он был маленького роста. Этакий петух-забияка, из тех, что всегда лезут в драку, особенно когда перевес на их стороне. И очень гордился своими волосами. Просто не отнимал рук от них.
– Тогда твоё дело сделано, – сказал я. – Отправляйся в лазарет.
Он оттопырил нижнюю губу. Билл Додж и его ребята таскали коробки и стопки простыней, даже кровати; весь лазарет переезжал в новое помещение в западной части тюрьмы. Жаркая работа. Перси Уэтмор явно хотел увильнуть от неё.
– У них достаточно людей, – заявил он.
– Тогда иди отсюда, это приказ, выполняй, – произнёс я, повышая голос. Я увидел, как Харри мне подмигивает, но не прореагировал. Если губернатор прикажет начальнику тюрьмы уволить меня за нарушение субординации, то кого Хэл Мурс поставит вместо меня? Перси? Это несерьёзно. – Мне абсолютно всё равно, чем ты, Перси, займёшься, лишь бы хоть ненадолго убрался отсюда.
На секунду мне показалось, что он не уйдёт, и тогда действительно будут неприятности, особенно с этим Коффи, который стоял здесь всё время, как самые крупные в мире остановившиеся часы. Но потом Перси сунул свою дубинку назад в самодельный чехол – дурацкая пижонская штука – и медленно пошёл по коридору. Я не помню, кто из охранников сидел на посту дежурного в тот день, наверное, кто-то из временных, но Перси не понравилось, как этот человек смотрит, и, проходя мимо, он прорычал: «Перестань скалиться, а не то я сотру этот оскал с твоей мерзкой рожи». Потом зазвенели ключи, на мгновение блеснул солнечный свет из дворика, и Перси Уэтмор ушёл, хотя бы на время. Мышка Делакруа бегала туда-сюда по плечам маленького французика, шевеля крошечными усиками.
– Спокойно, Мистер Джинглз, – сказал Делакруа, и мышка замерла на его плече, словно поняла. – Просто посиди тихо и спокойно. – Делакруа говорил с мягким акцентом французов из Луизианы, и слово «тихо» приобретало незнакомое экзотическое звучание.
– Ложись лучше, Дэл, – бросил я резко. – Отдохни. Тебя это тоже не касается.
Он повиновался. Делакруа изнасиловал девушку и убил её, а потом бросил тело девушки за её домом, облил нефтью и поджёг, надеясь таким образом спрятать следы преступления. Огонь перекинулся на дом, охватил его, и погибло ещё шесть человек, среди них двое детей.
За ним числилось только это преступление, и теперь он был просто кроткий человечек со встревоженным лицом, залысинами на лбу и длинными волосами, спускающимися на ворот рубашки. Очень скоро он ненадолго сядет на Олд Спарки и настанет его конец... но что-то, что толкнуло его на ужасный поступок, уже ушло, и теперь он лежал на койке, позволив своему маленькому другу бегать по его рукам, то и дело попискивая. И это было хуже всего: Олд Спарки никогда не сжигал того, что таилось внутри. Зло освобождалось, набрасывалось на кого-то другого, и мы снова вынуждены убивать лишь телесные оболочки, в которых уже и жизни-то нет.