Считая своей главной задачей постройку нового школьного здания, Шахин-эфенди развернул бурную деятельность. С утра до вечера он бегал по разным инстанциям: сегодня бил челом начальнику округа, завтра обращался к ответственному секретарю местного отделения партии «Единение и прогресс», послезавтра шёл с ходатайством к Зюхтю-эфенди. Шахин прекрасно понимал, что силой доброго дела не сделаешь, и к каждому замку старался подобрать свой ключ.
«Ходжи умели действовать скрыто,— рассуждал Шахин,— знали силу уговоров и просьб, поэтому они вершили судьбами людей и чувствовали себя хозяевами даже тогда, когда терпели поражение и сила, казалось, ускользала из их рук. Значит, в борьбе, которую я начал против них, я должен действовать тем же оружием. И коль я, к примеру, немного польщу Зюхтю-эфенди, в этом нет ничего предосудительного. А если нам удастся уговорить Зюхтю-эфенди и построить его руками новую крепость, из которой мы потом откроем огонь по его же позициям,— о, это уже будет настоящее достижение...»
В первые месяцы своего пребывания в Сарыова Шахин-эфенди сделал ещё одно важное открытие. Он понял, что за птица тот самый невзрачный и тщедушный софта, с которым познакомился в кабинете заведующего отделом народного образования в первый день приезда. Этого софту, именуемого Хафызом Эйюбом, можно было часто видеть то в коляске начальника округа, то рядом с ответственным секретарем, то в городской управе. Он был вхож во все теккэ, во все медресе, в дома местных богачей, и везде его встречали с одинаковым уважением.
Ещё в кабинете заведующего отделом народного образования, по тому, как Хафыз Эйюб вёл себя, как он сидел, разговаривал, Шахин почувствовал, что перед ним человек влиятельный.
Конечно, он не мог сразу предположить, насколько велико влияние этого софты, но стал приглядываться к нему, изучать... Он сопоставил всё то, что узнал, услышал и увидел, и, в конце концов, пришёл к выводу: вот он — злой дух, тайный правитель города. Именно он руководит словесными битвами между богословами и ходжами, приверженцами нового и защитниками старого. И если недовольство консерваторов и реакционеров никогда не выливается в открытое восстание, а время от времени переходит в смутный, однако достаточно грозный ропот — это его заслуга. И то, что на горячую голову ответственного секретаря иногда вдруг обрушиваются неизвестно откуда взявшиеся неприятности и ему начинают мерещиться кошмары, и то, что власти и городская управа неустанно трудятся на благо Сарыова, но только, подобно пароходному колесу на холостом ходу, ничего не могут провернуть,— всё дела его рук... Это он открыл и теперь всячески поддерживает дервиша Урфи-дэдэ, который обитает отшельником в жалкой лачуге на главном кладбище, пребывая на положении святого, ещё не успевшего помереть... Упорно говорят, что этого пустынника посещают видения, и рассказы о них наводят теперь ужас на жителей городка...
А совсем недавно в Сарыова случилось очередное происшествие: сын одного горожанина, человека влиятельного и зубастого, и воспитанник медресе поссорились из-за какого-то пустяка, и молодой человек ударил софту нагайкой по голове. Учащиеся медресе и богословы сочли такой поступок величайшим оскорблением носителей чалмы и устроили шумную демонстрацию перед резиденцией мутасаррифа. Они требовали самого сурового наказания для виновника, чтобы этот акт послужил уроком для сверстников злоумышленника.
Начальник округа выслушал представителей софт и заявил им, что никакого специального процесса он, конечно, устраивать не будет, но молодого человека накажут по существующим законам. Такой ответ совершенно не удовлетворил учащихся медресе. Оглашая улицы громкими воплями: «Аллах велик!» — и распевая религиозные гимны, они направились к зданию партийного центра.
Мюдеррис Зюхтю-эфенди патетически произнёс с балкона проповедь. Волнение демонстрантов как будто несколько улеглось, но тут, как на грех, выступил ответственный секретарь, и его речь испортила всё дело.
Джабир-бей как всегда начал говорить о жестокостях, которые творят жители Балкан над правоверными. Он опять рассказывал, как отрезали руки, ноги, носы и губы у мужчин, груди у женщин, потрошили животы беременным и жарили на огне младенцев. Потом он стал кричать, что всему виной неурядицы и раздоры, царящие среда мусульман.
— Тот, кто напал на нашего брата — софту, тоже наш единоверец, и, хотя он носит феску, а не чалму, у него тоже мусульманская голова... Мусульманство — не только в чалме! Почему вы не гневаетесь, когда бьют ходжу по голове? Почему вы сердитесь, когда софту ударили по чалме?..
Мюдеррис Зюхтю-эфенди сильно дёрнул Джабир-бея за рукав, да тот и сам понял, что допустил ошибку. Но, увы, стрела уже вылетела из лука...
В толпе опять началось волнение. Несколько самых горячих софт что-то закричали в знак протеста, но главари демонстрации заставили их замолчать. Они побоялись, что насилие, совершённое в запальчивости над ответственным секретарём партии, может вызвать повторение грозы тридцать первого марта.
На площади воцарилось тревожное молчание... Всегда багровое лицо Джабир-бея стало белым. Секретарь пытался исправить допущенную ошибку, но всё было напрасно. Он совсем запутался и только бессвязно бормотал глухим голосом:
— Молодёжь... свет... религия.... патриотизм... сила... Когда ответственный секретарь покидал балкон, безмолвие казалось ему более страшным, чем грохот боя. Толпа беззвучно рассеялась по боковым переулкам.
Но гнев богословов не улёгся, они не желали мириться с оскорблением, нанесённым чалме. В медресе продолжались шумные дискуссии, софты толпами шатались по базарам, собирались в кофейнях, на площадях, задирали тех, кто носил фески.
Было ясно, что богословы и софты не отважатся выступить против властей и партии, но любое столкновение, даже самое незначительное, между недовольными и населением могло, подобно пожару в ветреную погоду, разрастись в настоящее побоище.
Сарыова переживало тревожные дни. Напрасно наиболее благонамеренные преподаватели медресе и ходжи пытались успокоить софт...
Однажды вечером, в разгар этих событий, жители городка увидели Хафыза Эйюба-эфенди, когда он направлялся в обитель дервишей ордена Кадири[48], находившуюся в окрестностях Сарыова.
Шейх[49] Накы-эфенди, настоятель обители, считался влиятельным человеком. Вокруг обители ему принадлежали обширные владения. Свою дочь он года два назад выдал замуж за начальника окружной жандармерии Убейд-бея.
Этот Убейд-бей, жестокий и грубый солдафон, многие годы служил в Македонии, участвуя в карательных операциях против сербских и болгарских комитетов[50]. В Сарыова он, конечно, скучал и, когда ему было делать нечего, «для развлечения» отправлялся в горы на поиски бандитов.
Как раз за неделю до волнений в городке Убейд-бей выехал в одну из окрестных деревень, но через двадцать четыре часа после визита Хафыза Эйюба в обитель к шейху, его отряд вернулся в Сарыова. На площади, возле нижнего кладбища, Убейд-бей провёл учебные стрельбы, после чего устроил небольшой парад: солдаты промаршировали по улицам городка.
Этого оказалось достаточно, через несколько часов в Сарыова всё было спокойно — софты потихоньку убрались по своим углам.
В том, как развивались события за эти несколько дней, Шахин-эфенди усмотрел тайное руководство Хафыза Эйюба. Когда власти слишком увлекались иллюзорными идеями «обновления» и начинали смотреть свысока на софт, а надменное величие господина ответственного секретаря становилось нетерпимым, Хафыз Эйюб спешил нагнать на правителей страху. Затем, чтобы припугнуть софт и отбить у них желание устраивать демонстрации, использовались силы, находящиеся в распоряжении властей...
Шахин-эфенди частенько говорил Расиму о Хафызе Эйюбе:
— И впрямь опасный человек. Я изменил своё прежнее мнение о мюдеррисе Зюхтю-эфенди. Что он? Всего лишь марионетка в руках Хафыза Эйюба. Судя по теперешней политике, рядом с ответственным секретарём должен стоять такой человек, как Зюхтю-эфенди.
48
49
50