— Да. Твердо.
Сергѣй стойко выдержалъ взглядъ отца. Старикъ почувствовалъ, что сынъ дѣйствительно не притворяется, и въ душѣ его шевельнулось нѣчто въ родѣ удовлетворенной гордости. — Молодчина, сынокъ! — подумалъ онъ. — Совсѣмъ какъ я. Крѣпкій характеръ.
— Ну, хорошо, — слегка повеселѣвъ и смягчивъ тонъ, заговорилъ онъ. — Разъ ты рѣшилъ, противорѣчить не буду. А теперь все-таки поѣшь чего-нибудь… Ты уже завтракалъ?
— Мнѣ ѣсть не хочется. Благодарю.
— По-моему, поѣсть не мѣшаетъ. Посмотри, какое у тебя блѣдное лицо. Эй, гарсонъ!
— Папа, не безпокойся, пожалуйста. Если захочу, самъ потребую.
— Послушай… Ты съ кѣмъ такъ разговариваешь? Вольскій вспылилъ. — Прошу тебя оставить этотъ тонъ! Гарсонъ! Дайте карточку.
— Въ такомъ случаѣ… — Сергѣй всталъ. — Если мой тонъ не нравится, я могу сейчасъ же уйти.
Старикъ изумленно посмотрѣлъ на сына. Передъ нимъ стоялъ совершенно взрослый человѣкъ, съ надменнымъ выраженіемъ лица, съ холоднымъ блескомъ въ глазахъ.
— Чортъ возьми… — пробормоталъ онъ, почувствовавъ, что почва уходитъ изъ-подъ его ногъ. — Еще службы не получилъ, а уже такъ разговариваешь? Ну, хорошо. Не хочешь ѣсть, не надо. Садись и отвѣть на нѣсколько вопросовъ, которые меня интересуютъ. Ты тоже, какъ Рато, думаешь, что тебя отравили?
— Да.
Сергѣй сѣлъ.
— Какже это могло быть? Ты, вѣдь, все время находился въ подземельѣ. Къ тебѣ кто-нибудь туда приходилъ?
— Никто.
— Ну, положимъ, я знаю отъ Рато, что туда приходила Наташа. Но ты, вѣдь, Наташу не подозрѣваешь?
Сергѣй отвелъ взглядъ въ сторону.
— Нѣтъ. Наташа тутъ непричемъ.
— А кто тебѣ приносилъ ѣду? Шоринъ?
— Да. Онъ клалъ ее въ условленное мѣсто въ коробку, а я ночью бралъ. Рато предполагаетъ, что кто-то прослѣдилъ за Викторомъ и положилъ въ жестянку отравленную ѣду.
— Рато кажется знаетъ, кто это, но не хочетъ говорить. — Вольскій задумался. — Посмотримъ, на кого онъ укажетъ. Можетъ быть, въ концѣ концовъ окажется, что это былъ Роберъ. Недаромъ, тотъ со страху умеръ, когда ты пришелъ въ себя.
— Нѣтъ, не думаю, чтобы Роберъ былъ причастенъ. А что касается его испуга, то это естественно. Не легко было перенести такую картину: гроза, громъ, молнія… И, вдругъ, среди всей этой обстановки, я поднимаюсь изъ гроба.
Вольскій поблѣднѣлъ. Со страхомъ взглянулъ на сына.
— Какъ изъ гроба? Развѣ ты… лежалъ въ гробу?
— Да, въ гробу. Мало того. Когда я приподнялся, оглянулся и рѣшилъ выскочить, гробъ пошатнулся, и я вмѣстѣ съ нимъ упалъ на полъ. Такого зрѣлища слабое сердце старика, понятно, не могло выдержать. Онъ вскрикнулъ. И затѣмъ…
Сергѣй внезапно смолкъ. Увидѣлъ, какъ отецъ качнулся на стулѣ и дрожащей рукой потянулся къ стакану съ водой.
— Что съ тобой, папа?
— Ничего… — Павелъ Андреевичъ съ усиліемъ старался поднести къ губамъ стаканъ. — Сейчасъ… пройдетъ…
— Папа… Милый… Я… Помогу…
Сергѣй торопливо придвинулся, взялъ изъ руки отца стаканъ и далъ ему сдѣлать нѣсколько глотковъ.
— Что? Сердце? — съ нѣжнымъ участіемъ спросилъ онъ, сообразивъ, что не нужно было говорить про гробъ. — Теперь лучше?
— Проходитъ.
Старикъ откинулся на спинку стула.
— Вызвать доктора? Да?
— Нѣтъ… Отошло. Только слабость… Я за эти дни… очень усталъ.
— Это я виноватъ, — тономъ искренняго раскаянія проговорилъ Сергѣй. — Я понимаю, какъ все это подло. Прости меня, папа.
— Ты… негодяй, Сережа. — Вольскій опустилъ голову. — Ты меня самого могъ вогнать въ гробъ. Дрянной мальчишка.
— Да, негодяй. Ты правъ. Что? Легче? Ну, слава Богу. Вотъ еще. Выпей.
— Спасибо. — Старикъ почувствовалъ, что силы постепенно возвращаются къ нему. — Значитъ, ты все-таки… любишь отца?
Онъ улыбнулся странной растерянной улыбкой. Сергѣй никогда не видѣлъ у него такого жалкаго выраженія лица.
— Я всегда тебя любилъ, папа, — положивъ свою руку на руку отца и гладя ее, проговорилъ Сергѣй. — Я такъ раскаиваюсь…
— И ты… не уйдешь отъ меня? Не забывай… я одинъ…
— Никогда! Будемъ жить вмѣстѣ.
— Хорошо… А теперь вызови Рато. Нужно обсудить, какъ быть дальше. Кстати… Черезъ нѣсколько дней поѣзжай туда… Въ Парижъ. Я знаю, у тебя есть кто-то, кого ты хотѣлъ повидать. Не стѣсняйся.
— Нѣтъ, папа. — Сергѣй смутился. — Теперь мнѣ не хочется ѣхать.
Павелъ Андреевичъ хотя и зналъ отъ Рато о содержаніи письма Кэтъ, однако, сдѣлалъ видъ, что ему ничего неизвѣстно.
— Что же… Значитъ, напрасно задумалъ всю эту исторію? А можетъ быть у тебя новые планы? Я охотно помогу, если хочешь.