— Ты какъ думаешь, Шарль? — спросилъ жандармъ хозяина ресторана, вынимая изъ кармана свистокъ. — Не лучше ли свистнуть, чтобы онъ остановился?
— Пусть бѣжитъ, — лѣниво отвѣтилъ хозяинъ. — А, вдругъ, у него умираетъ бабушка?
Между тѣмъ, молодой человѣкъ, добѣжавъ до города, рысью пронесся по главной улицѣ, домчался до аптеки, дикимъ взглядомъ окинулъ помѣщеніе, перепугалъ продавца и кліентовъ, выскочилъ назадъ, помчался дальше, завернулъ направо, миновалъ рядъ поперечныхъ переулковъ и, тяжело дыша, вытирая струившійся со лба потъ широкой ладонью, остановился, наконецъ, возлѣ виллы профессора Лунина.
— Джекъ, это вы? — увидѣвъ знакомаго шоффера, радостно воскликнулъ онъ. — Значитъ, Вольскій здѣсь?
— Здѣсь, мистеръ Шоринъ.
— И сынъ его тоже?
— Да.
— Ура!
Викторъ позвонилъ, но, не ожидая, пока кто-нибудь выйдетъ, налегъ на калитку и, сдѣлавъ нѣсколько прыжковъ, очутился у главнаго входа.
— Сергѣй! — крикнулъ онъ, пріоткрывая дверь. — Сережа! Ты здѣсь?
Наверху послышались тревожные голоса.
— Сережа! Ау! Это я! Пойди сюда!
Наверху раздались торопливые шаги. На лѣстницѣ показалась Наташа. За нею Сергѣй.
— Витя! Дорогой мой!
Сергѣй сбѣжалъ по ступенькамъ, бросился въ объятія друга. Шоринъ охватилъ его за плечи огромными руками, притянулъ къ себѣ, сталъ трясти.
— Ради Бога… Не такъ сильно.
— Все равно! Теперь ты живъ! Ну, что? Видишь? Хорошо, что я такой ядъ купилъ? Я, братъ, знаю, что покупать! Эхъ, несчастный мертвецъ! А какъ я извелся! Чутъ не покончилъ съ собой. Что, Наталья Дмитріевна? Я не правъ? Я говорилъ, что это ерунда, что никакой смерти быть не можетъ! Подумай, Сережа: тебя всѣ приняли за крысу! Каково?
Было уже около девяти часовъ вечера, когда Вольскій вмѣстѣ съ сыномъ и его другомъ отправился на автомобилѣ домой. По настоянію Наташи, Шоринъ тоже обѣдалъ на виллѣ и держалъ себя за столомъ довольно непринужденно, давая понять присутствующимъ, что истинный спаситель Сергѣя не кто иной, какъ онъ, такъ какъ не будь его, Шорина, профессоръ могъ бы продать настоящій, сильно дѣйствующій ядъ, и все было бы кончено. Однако, сидя въ автомобилѣ, молодой человѣкъ присмирѣлъ. Старикъ молчалъ, тревожно обдумывая, что его ожидаетъ въ замкѣ; Сергѣй мечтательно смотрѣлъ въ открытое окно машины; а Викторъ сидѣлъ на выдвижномъ креслѣ, подобравъ подъ себя длинныя ноги, и время отъ времени бросалъ нерѣшительные взгляды на Павла Андреевича: въ какой формѣ попросить у него извиненія за причиненную непріятность?
— Скажите, Викторъ, — заговорилъ, наконецъ, Вольскій. — Рато уже разсказалъ въ замкѣ, что Сергѣй… здоровъ?
— Не знаю, Павелъ Андреевичъ. — Викторъ почтительно склонилъ голову и глубже подобралъ подъ себя ноги. — Рато случайно встрѣтилъ меня у воротъ, когда поднимался въ замокъ, и сообщилъ эту счастливую новость. А что было дальше, не знаю. Я сейчасъ же побѣжалъ въ городъ.
— А Ольга Петровна была очень огорчена эти дни?
— О, да, разумѣется.
— А Николай Ивановичъ?
— О, Николай Ивановичъ былъ совсѣмъ убитъ. Воображаю, какъ онъ обрадуется. А тутъ еще смерть
Робера, арестъ Тома. Впрочемъ, передъ моимъ уходомъ изъ замка, Томъ вернулся домой.
— Да, вы за столомъ уже говорили, что Тома задержали по недоразумѣнію. А кто же оказался убійцей того несчастнаго, трупъ котораго сгорѣлъ?
— Это какая-то любовная исторія… месть. Подробностей Томъ не знаетъ. На почвѣ ревности, очевидно.
Шоринъ смолкъ. Вольскій снова погрузился въ размышленія.
— А я хотѣлъ кое-что сказать вамъ относительно себя, — набравшись наконецъ храбрости, снова заговорилъ Викторъ. — Я бы началъ объ этомъ раньше, но не хотѣлъ говорить при постороннихъ. Вы мною, навѣрно, очень недовольны, Павелъ Андреевичъ.
— Да, нельзя сказать, чтобы я былъ въ восторгѣ отъ вашего поведенія, — горько усмѣхнувшись, согласился Вольскій.
— Конечно. Признаю. И поэтому думаю, что мнѣ лучше всего завтра же уѣхать въ Лондонъ. Только передъ отъѣздомъ, все-таки, я хочу попросить у васъ прощенія. Не сердитесь на меня, Павелъ Андреевичъ.
— Вообще я удивляюсь, какъ вамъ, взрослымъ людямъ, могла придти въ голову такая отвратительная выдумка.
— Это вѣрно. Я теперь тоже самъ удивляюсь. И Сергѣй… Сережа, вѣдь, ты удивляешься? Но въ данномъ случаѣ, все-таки, не такъ виноваты мы, какъ подземелье вашего замка. Это оно навело насъ на такія мысли. Если бы вы проникли туда, вы бы тоже, можетъ бытъ… То-есть я хочу сказать, что оно, это подземелье, черезчуръ романтично.