Я вдруг захотел подарить ему свой ножик. Вещь незаменимая. Мне показалось, что случая такого больше не представится, но машина уже карабкалась в крутой подъем между сопок, отмеряя не первую тысячу километров по таёжному бездорожью.
Как ни странно, наши вчерашние места снова достались нам. Мне показалось, что мужики смотрели на нас уже не так, как вчера. Они шутили с нами и делились своими впечатлениями от таежной жизни. Я смотрел на Лёху, он тоже недоумевал.
За окном мелькала зеленая, девственная тайга, а перед глазами у меня всё ещё неслась налитая серебром хрустальная река. В ушах стоял её шум. В глубине моего сознания на всю жизнь отпечатался рисунок:
Таежная река с коротким, но звучным названием. Молчаливые сопки, скрывавшие свои могучие тела под кронами деревьев, и маленькая поляна на берегу с дымящимся очагом. От берега неторопливо идёт немолодой, но сильный человек с седой непокрытой головой и в рубашке навыпуск с закатанными рукавами. За ним по пятам неотступно следует собака с острыми ушками и серпообразным хвостом.
Эту картину уже не сможет разрушить время.
К моему горлу подступает ком, и я задаю себе вопрос, и никак не могу на него ответить:
«Вернусь ли я когда-нибудь к этому берегу?»
На таёжной пасеке
Тысячу лет я мечтал побыть один среди природы, где-нибудь в диком и глухом уголке, и так, чтобы на карте не найти, и чтобы одичать до неузнаваемости. А получилось все само собой.
– Поживешь на пасеке пару недель, – предложил мне хороший знакомый. – Вот увидишь, тебе понравится.
От восторга я забыл все слова благодарности. Мой друг Лёнька, конечно бы, нашёлся, ему всегда есть что сказать. Но когда Лёха улыбается, у него пропадает дар речи. Конечно же, Лёнька был рад не меньше моего.
Оказывается, за сезон с пасеки могут несколько раз вывозить мед, если он, конечно, есть. А когда его нет, то и вывозить нечего. В таких случаях вся пасека перевозится в другое место, туда, где пчелам есть работа.
Теперь я знаю, что на пасеке всегда кто-то должен «сидеть». Бывает всякое. Зверь забредет, например, медведь. А то ещё хуже – бродяга-человек. А от этого всякого жди, даже пожара. Но такое случается не часто. А вот если повадился мишка на пасеку за медком, то держи ухо в остро. Этому косолапому разбойнику пчелы, что комары, а мёд-то вкусный. Любят эти лесные бродяги мед. Силы в медведе, как в экскаваторе. Ухватит улей обеими лапами – и в лес. Метров за сто отойдёт и будет пировать. После него улей выбрасывай. Жаль таких мишек. Но об этом как-нибудь после, в другой раз.
Пасека, на которой мне предстояло жить, с неделю как «уехала» на кочевку. На точке одиноко красовалось полдюжины ульёв, как мне объяснили, беспонтовых семей: или больных, или ленивых. А может, руки пчеловода не дошли в своё время.
Пчелы ежесекундно влетали и вылетали из маленькой дырочки, создавая видимость непосильного труда, но как выразился один сказочный герой – это были неправильные пчёлы. Что ни говори, а работы с пчёлами много. Тем, кто не знает тонкостей лесной жизни, объяснять бесполезно. Тут нужно самому в шкуре пчеловода побыть.
Кочуют по-разному. Если, к примеру, пасека в лесу, на липе, то к осени её нужно везти на цветы, где болотисто и просторно, или наоборот. Пчела не должна знать отдыха, ей чем больше меда, тем лучше. Ещё в весенней июньской прохладе леса начинают гудеть от пчелы клёны и бархаты, на смену им в густых и душных дебрях июля покрываются цветом липняки, дурманя путника своим ароматом. Ближе к осени одеваются серебром болотистые луга и мари. Пчёлы успевают всюду. Дикий лук, иван-чай, серпуха – всего видимо-невидимо. Во всём этом пчеловод как дирижёр. И если заспался, то в магазине мёда не будет, а в кармане денег, соответственно. Вот и приходится собирать весь скарб. Забивать улья, чтобы не разлетелись по дороге пчелы, и переезжать на медовые места. Ничего не поделаешь.
Ещё при мне, поздно вечером, с сумерками, мужики закидали последними пустыми корпусами доверху трудягу «ЗИЛа». Каким-то чудом сверху пристроили медогонку и стол для рамок. Теперь передовая переезжает на новое место со всем арсеналом. Ну, а я за сторожа. Буду охранять ленивых пчел от ленивых медведей и голодных студентов, вроде меня. В моей сумке хороший запас литературы, альбом для зарисовок, карандаши. На крыльце уже занял свое место мой этюдник, заляпанный маслом и, как всегда, с вываливающейся ногой. Пишешь иной раз этюд, а тут вдруг – раз! И сложилась нога. Этюд, естественно, как бутерброд. Масло с песочком. Если бы он живой был, убил бы.