Никогда я не просыпался таким свежим и бодрым. Ничто не действует на сон так успокаивающе, как общение с хищниками. Что там говорят про адреналин? Мой, кажется, вышел весь.
Обнаружив пустоты в своей провизии, я решил заняться собиранием грибов. Тут, понимаешь ли, ягоды на землю валятся, а я, как заключенный, сижу на своей пасеке. Одна надежда на пчеловодов. Ведь когда-то они должны вернуться.
Зарубки на дверном косяке говорили, что пробыл в гордом одиночестве я уже десять дней. Настоящий лесной бродяга. Суп заканчивается. Сухари в прошлом. Суши весла, как говорится.
Как-то, проснувшись, я вышел на крыльцо. Утро было пасмурным. Даже трава потеряла свой веселый вид. Дойдя до ручья, чтобы освежиться, я не увидел ни одного свежего следа. Кое-как продрав глаза, огляделся. Чего-то не хватало. Но чего? Кусты на месте. Ручей журчит. Вода как всегда ледяная. Прошёлся по точку. Трава чуть ли не по пояс. Пора бы скосить. Взял «литовку». Бедная, проржавела без работы. Ну, вот, не косится что-то! То, понимаешь ли, погода стояла как в раю, а тут хмарь. И в душе как-то пусто. Ну, нет её голубушки. Точно, нет.
Пройдя вокруг, не обнаружил ни одной свежей лёжки. Старые уже затянуло свежей травой.
Неужели ушла? Чувство легкой досады вдруг неожиданно сменилось облегчением. Вздохнув полной грудью, я ощутил себя снова человеком, а не жертвой. Впервые за последние дни испытываю комфорт. Лениво брожу по пасеке. Чай уже порядком надоел. Мед приелся и вызывает передёргивания. А без хлеба есть мед вообще невозможно.
Значит, надоело ей. А может, какое срочное дело появилось на соседней пасеке.
До приезда хозяина я ходил, словно робот. Ни разу не вздрагивал и не оглядывался. Чтобы не испытывать разочарования, я решил больше путешествовать и обследовал прилежащие к пасеке окрестности.
Прошло четырнадцать дней моего пребывания в тайге. Ровно две недели. В этот день я особенно далеко ушёл. Места мне были уже хорошо знакомы. Каждый распадок, каждая сопка укладывались в моей голове в добротно составленную топографическую карту. Лес всегда был моей стихией. Вот только прошло слишком много лет после детства, когда мы босоногими индейцами не зная страха и усталости, прочесывали его десятками километров, открывая для себя причудливые горизонты бесконечной зелёной страны. За время долгой отлучки я отвык от леса. Забыл и стал видеть в нём совсем иное. По-другому стал и относиться к его сумраку и тишине, а этого лес не прощает. Сейчас я вернулся, пусть не навсегда, не главное это. Я по-прежнему люблю его.
Жизнь среди природы делает человека частью её самой. За две недели руки мои огрубели, а в походке появилась лёгкость и пружинистость. Как-то, взглянув в зеркальце, битое не раз, я увидел, что оттуда смотрит совсем другой человек. Но что изменилось во мне, я и сам не знал. Наверно, исчезло самодовольство и сытость.
Последние всплески цветущего лета… И они подходят к концу. Скоро пожухнут осенние цветы, отдадут последний нектар и снова превратятся в землю. Лес станет серым и скучным. Но это для людей, вроде меня. Тайга по-прежнему будет жить своей тихой жизнью, давая приют всем её обитателям.
Я уже намекал на то, что работа на пасеке не для слабых. Да ещё вдалеке от жилья. К такой жизни не так легко привыкнуть. Ленивым здесь не место: то трава выше пояса, то комары с мухами спать не дают. Забор, вон, завалился, а я обещал два пролета соорудить. Не пойму, для чего только, для красоты что ли?
Нашёлся и мой растворитель для масла. Вернее, бутылочка. Всё, что находилось когда-то в ней, как и положено, растворилось.
Нужно было привести в порядок этюдник. Очистить его от налипшего масла. Починить «больную ногу». Когда я сидел за работой, мне показалось, что едет машина или что-то в этом роде. Удивил не сам шум, а то, как я отнесся к этому. Словно дикарь, увидевший в море паруса проплывающего корабля, я готов был орать и махать руками.
Ага! Наконец-то! Где-то за сопками карабкался в затяжной подъем работяга «ЗИЛ». Уважаю эту машину. Зауважал, когда, сидя в кабине, ощутил его надёжность и неприхотливость.
Своими огромными колесами, как зубами, вгрызается «ЗИЛ» в размытую дождями рыхлую почву. Спокойно, не торопясь, ползёт старый «сто пятьдесят седьмой» в крутые подъёмы. А как мягко, слегка побрякивая бортами, перекатывается он через ямы и колдобины. Поистине незаменимая машина. Плохо скроен, да ладно сшит. Сказано верно.