— Я разрешу ему прийти, если ты съешь хотя бы кусочек мяса.
Я даже не злюсь, хотя следовало бы. Во мне прячется скорее лёгкое потрясение.
— Да он не ко мне, — говорю. — Он к тебе.
— Ко мне? — удивляется мама.
— Да. С мамой своей.
— А… — мама теряется. — А зачем?
Я жму плечами.
— Наверное, она хочет узнать, что мы за семья и с кем дружит её сын.
— Отличная идея! — поддерживает дед, желающий закончить разговор о мясе. — Давай завтра примем гостей. Сто лет уже никто не приходил.
— Я с утра задушу петушка! — восклицает бабушка. — Зажарю. Картошечки наварю.
Я было открываю рот, чтобы сказать, что Володька это не ест, но вовремя понимаю: это не самая удачная идея в свете последнего разговора. Поэтому говорю другую правду:
— Можно. Тётя Света любит курицу.
Не знаю, любит ли тётя Света курицу, но мясо она ест, сама сегодня сказала. Так что, я всё правильно сказал.
— Ну хорошо, — улыбается мама, забывая разговор о мясе. — Надо бы и мне развеяться.
Я стараюсь выжать из себя улыбку, но не получается.
— Я к себе, — говорю как можно беззаботнее, хватаю стакан сока и поднимаюсь в комнату.
Темнеет.
Я сижу на кровати, свет не горит, но пока хватает того, что процеживается сквозь окно. В густом мраке на моей ладони покоятся амулетик Володьки и крестик мамы. Никто не заметил подмены, хотя я весь вечер проходил в рубашке нараспашку.
Я уже говорил с Каштаном о завтрашней встрече, о своих опасениях, но он вряд ли что понял. Твердил лишь, что при любом раскладе я не перестану быть зелёным ребёнком, даже если мама схватит меня в охапку и сбежит на необитаемый остров. Хотя о маме он говорил много и сказал, что её трудно убедить, пока не представишь необходимые доказательства. Говорил, что моя мама материалист, а таких интересуют только факты, факты и факты. Я даже поразился, откуда Каштан так хорошо знает мою маму, если она не зелёная? Но доказательства у нас были.
Боюсь только, как бы они её не шокировали. А пока… мне очень хотелось подготовить маму к встрече. И я смотрю на амулет воды и распятого Иисуса на ладони. Слева знак Природы, подаренный дедушкой, то есть — Володькой, но первый подарил именно дед. И с ним всё понятно. Когда-то мальчиком он стал свидетелем силы зелёных детей, и в порывах купил мне амулет. Может, ассоциировал меня с Игнатом?
А во что верит мама? Они с отцом крестили меня, когда я был ещё младенцем, но назвать мою маму боговерующей сложно. А что если я ошибаюсь, и завтра тётю Свету с Володькой выкинут за шкирку за дверь?
Я встаю, едва слышно, шурша по полу босыми ногами, подкрадываюсь к маминой двери, что напротив моей, и прислушиваюсь. Работает. Я сажусь на пол. Протягиваю руку к ручке, поворачиваю и чуточку толкаю дверь, а потом быстро отдёргиваю руку.
Из-за стола мама не увидит меня, потому что он прикрывает нижнюю половину проёма. Слышу, как ручка перестаёт шуршать по бумаге, и мама замирает. Я медленно толкаю дверь, которая чуть поскрипывает на определённых углах.
— Что это за доброе привидение стучится ко мне? — тихо спрашивает она. Я улыбаюсь, едва сдерживая смех, и осторожно ползу по паркету к столу. Полы новые, поэтому не скрипят, но мама конечно слышит шуршание одежды.
— Ой-ёй! — наигранно восклицает мама. — Я слышу, кто-то ползёт ко мне! Неужто, это злобное существо с Марса пришло за мной?
Я прислоняюсь к обратной стороне стола. Не перестаю улыбаться, но сердце бьётся часто, будто я действительно на сверхсекретном задании в тылу врага. Несколько секунд в комнате тишина. Потом я падаю на спину и втаскиваю тело в прорез между ножками и ящиками стола.
Передо мной два холмика маминых коленей, а в прорези между ними и планкой стола виднеется сияющее лицо. Вверх ногами, а я всё улыбаюсь.
— Какой милый монстрик с Марса, — улыбается мама.
А я уже смотрю на испещрённое дерево обратной стороны планки стола. Полы рубашки раскинулись по паркету, мои амулеты, щекоча, ползут по груди и устремляются на пол, но цепочка натягивается, и они виснут в районе подмышки.
— Скучаешь? — слышу я голос мамы, и её ручка снова скользит по бумаге, выписывая какие-то необходимые определения из книги. Готовится так, будто не в лагере детям читать будет, а на научном симпозиуме.
— Немножко, — отвечаю я. — Я просто сейчас много думал… и решил прийти.
— И о чём же думал мой маленький монстрик с Марса? — спрашивает мама.
Я хмурюсь, стараясь подобрать нужные слова. Запах мамы, такой близкий, умиротворяющий. Но и настораживающий.
— Мам, я с детства ношу дедушкин амулет и твой крестик, — сказал я.
— Ага.
— Мам, скажи, а зачем ты мне его подарила? — никак иначе я не могу сформулировать свой вопрос.
— Я тебе его не дарила, глупенький, — улыбается голос мамы. — Я тебя крестила, а когда крестишь ребёнка, ему нужно купить крестик. Вот мы и купили.
— А зачем ты меня крестила? — спрашиваю я.
— Ну как зачем. Так положено. Мне тогда на работе некоторые подружки говорили, что стоит крестить малыша, пока он маленький. Вдруг ты умрёшь, тьфу-тьфу, конечно. Мне сказали, что все некрещёные дети обязательно попадают в ад, в такое местечко, которое называется Лимб. Представь. Вот я и крестила.
Я снова ищу формулировку. Есть одна, но какая-то она резкая, поэтому я опять начинаю издалека:
— То есть, вы с папой так решили, потому что вокруг все говорили о Лимбе?
— Ну да. Просто, так положено. Все люди так делают. Ну знаешь, как праздник новый год. Собираются, наряжают ёлку, отмечают, дарят подарки. Вот и новорожденных детей положено крестить.
Я опять думаю и задаю прямой вопрос:
— Мам, как ты думаешь, Бог и правда есть?
Ручка на секунду замирает, и мама молчит, а потом произносит с улыбкой:
— Какие серьёзные вопросы тебе в голову пришли. — Потом снова молчит. — Ты задумался над этим вопросом после кораблекрушения?
Я ловлю эту ложную догадку и принимаю за основу.
— Ага! — отвечаю. — Мне просто интересно, во что ты веришь? Ты меня крестила, но в доме нет ни одной иконы. Поэтому я не понимаю. Дедушка с бабушкой же не верят, да?
— Да, — говорит мама. — Они росли в такое время, когда верить нельзя было, вот поэтому и неверующие. А что касается меня… Я никогда не задумывалась над этим вопросом. То, что я крестила тебе в детстве — не показатель моей веры. Я сделала этот обряд скорее… из любопытства. Положено было, вот и сделала. Если ты хочешь знать, как часто я обращаюсь к Богу в трудные минуты, вот отвечу что ни разу. Я как-то больше надеюсь на свои силы.
Я испытываю облегчение.
— То есть, ты думаешь, что после смерти нас ничего не ждёт?
Мама снова молчит, прежде чем ответить, а я играю пальцами с проводом от светильника, чьи лучики под стол почти не проникают.
— Ну почему же. Может, и ждёт. Ты не отчаивайся. Умрём — и увидим. Я думаю, что какое-то продолжение всё-таки есть.
Но я чувствую, что мама говорит это лишь потому, что боится меня напугать, разочаровать, разбить надежду. Сама она вряд ли верит в продолжение жизни. Шестое чувство зелёного ребёнка подсказывает мне.
— Мам, — осторожно спрашиваю я. — Можно я сниму крестик и оставлю только амулет?
— Это твой крестик. Ты вправе делать с ним всё что хочешь, — твёрдо отвечает мама, и мне становится ещё легче.
— И ты нисколько не расстроишься? — спрашиваю я.
— Почему я должна расстроиться? — почти смеётся мама.
— Ну не знаю. Подарок же.
— Это не подарок. Это просто амулет, который я купила тебе в церкви. Я не придаю ему столь серьёзного значения, чтобы ругаться за его исчезновение. Ты можешь верить во что хочешь. В Бога, в Будду, в Аллаха, можешь не верить ни во что. Это твоё право.
Мне становится легко на душе.
— Я люблю тебя, мам, — говорю я. И эти слова могу произнести только одному человеку на земле. Если бы папа был жив, то — двум.
— Иди сюда, мой маленький монстрик с Марса, нежно произносит мама и отодвигается в кресле. Я подтягиваюсь за планку стола и оказываюсь прямо у неё на коленях. Она обнимает меня и целует в щёку рядом с носом.