– Я могу поговорить даже с курицами из курятника бабушки? – спрашиваю.
При желании, да. Но ничего нового не узнаешь. В Природе существуют три формы жизни: исконно природная, чужая и промежуточная. Животные являются промежуточной. Они такие, какими их видит любой человек. Философии о космосе от курицы ты не услышишь.
– А от тебя услышу? – усмехаюсь я.
Если захочешь – да.
– Ну-ка расскажи, сколько планет в солнечной системе!?
Когда-то люди считали девять, сейчас думают – восемь. Последнюю, Плутон, недавно исключили из планет.
Я ничего не знал о планетах солнечной системы, но верил Каштану.
– Хочешь, чтобы Плутон снова называли планетой? – спрашиваю я, потому что кажется, будто голос Каштана немного грустнеет.
Я не могу чего-то хотеть или не хотеть, – отвечает дерево. – Это люди придумали называть тела планетами. Для Природы – это просто холодные камни и скопления газов.
– Ладно, значит, животные – это промежуточная форма, да? – возвращаюсь я к прежней теме. – А какие ещё бывают?
Природные и чужие.
– А ты – какая форма?
Конечно природная, как и Море, с которым ты общался. Природные формы – это те, которые люди не слышат. Деревья, воздух, море, земля.
– Я даже догадываюсь, какая форма считается чужой.
И правильно догадываешься.
Каштан имел в виду людей. Странно, если люди – чужая форма, значит, они не созданы Природой?
Созданы, – отвечает Каштан. – Просто люди её не слышат и не чувствуют.
– Ты что, мои мысли читаешь? – спрашиваю я.
Я не читаю твои мысли, я просто тебя слышу. Я не воспринимаю твой голос, я воспринимаю твою сущность.
А Каштан дурак, – думаю я.
Сам дурак, – весело отвечает Каштан, и я смеюсь.
Я – Никита Ясенев, двенадцати лет отроду, и я – зелёный ребёнок. Я не знаю, почему Природа считает людей чужой формой, может оттого, что они не слышат её. Но даже в этой форме иногда рождаются особые дети, каждая клеточка которых дышит Природой, всеми тремя её формами. Зелёные дети, так она прозвала нас. Мы способны понять любое природное явление, любую форму жизни. Она бережёт нас как зеницу ока, впрочем, именно поэтому ни медведь, ни акулы не съели меня. Зелёные дети начинают слышать природу в любом возрасте, но Каштан сказал, что если ребёнок не услышит ни одно дерево до взросления, то есть, лет до четырнадцати приблизительно, то потом не услышит никогда. Так что я успел, хоть и поздновато. Я нифига не понимаю, что даёт мне эта способность, но я горжусь своей эксклюзивностью, хотя происходящее и кажется полным сумасшедшим домом.
Каштан утверждает, что грядут изменения, и мне будет сложно их принять. Я не подозреваю, о чём он, но сталкиваюсь с проблемами за ужином. Бабушка приготовила картофельное пюре с кроликом, которого дед подстрелил утром. Голодный, как волк, я набрасываюсь на еду, слушая разговоры о каком-то сюрпризе.
Прежде чем первая порция еды отправилась в рот, мама приносит газету.
– Напечатали в первые дни твоего пребывания в больнице, но я решила сохранить.
Заголовок статьи обездвижил меня: КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ В ВОДАХ ЧЁРНОГО МОРЯ УНЕСЛО ДЕСЯТКИ ЖИЗНЕЙ ДЕТЕЙ. А ниже жирным шрифтом: Единственный выживший Никита Ясенев сейчас находится в больнице.
Моё имя сверкает в газете и, несмотря на трагедию, я горжусь.
– Страшно это, поди, – говорит дед, отламывая краюху хлеба. Все уже едят, а я пялюсь на буквы. – Наверное, сознание потерял в воде. – Дед говорит осторожно, его слова будто касаются горячего чайника.
– Не помню, – отвечаю я, откладывая газету. Саму статью читать не хочется.
– Где же команда была? – возмущается дед. – Что ж вас никто не спасал???
Я начинаю есть и вдруг говорю с набитым ртом. Слова льются сплошным потоком.
– Думаю, их самих надо было спасать. Потому что на палубе были только другие ребята. Их всех отрывало от стены и уносило в море, а потом приносило волной обратно и разбивало в кровь. Вдребезги. Я видел, как у мальчиков отрываются головы. Там кругом была кровь и вода. Меня одного не оторвало. Я потом отцепился, когда корабль перевернулся, и меня понесло вверх. Если бы не Круг, я бы утонул. Я и так думал, что утону, потому что воздуха не хватало. Я не мог дышать. Но даже когда я выплыл, было хорошо не долго. Ночью я замерзал. Днём обгорал на солнце. Последние дни я плохо помню. Я редко приходил в себя…
Сбиваюсь. Вижу, что все перестали есть, только я наворачиваю мясо и пюре, уже половины тарелки нет. За эмоциями я не сразу чувствую боль. Странная, ноющая, иногда стреляющая внутри то в лёгких, то в кишках.