– Боже мой, – бабушка заплакала и погладила меня по голове.
– Не надо больше об этом говорить, – мрачно заявляет мама, и вдруг, внезапно для себя я спрашиваю:
– Мама, вот зачем убили того медведя, который шёл рядом со мной в лесу, когда я потерялся в детстве?
Оставшиеся члены семьи недоумённо переглядываются.
– Ты о чём? – хмурится мама.
Я вздыхаю и не знаю как сказать. Если начну объяснять, что слышу Море и Каштан во дворе, немедленно вызовут санитаров, и я вновь окажусь в больнице. Но кое-что приходит в голову.
– Почти перед тем, как меня спасли, меня нашли три акулы.
Бабушка охает и прикрывает ладонью рот. Первым приходит в себя дед. Он улыбается и восклицает:
– Да это он уже сочиняет.
– Нисколько, – мотаю головой я. Боль внутри нарастает, и теперь добирается до горла.
– Если бы акулы тебя нашли, ты бы не сидел здесь, они бы тебя давно уже сож… – он сбивается, и строгая морщинка меж его бровей разглаживается. – Погоди. Ты хочешь сказать, что они тебя не съели? А что они делали?
– Просто поплавали рядом и уплыли по своим делам, – жму плечами я.
– Да нет, это бред, – усмехается мама. – Никита, у тебя были галлюцинации. Акулы тебе просто привиделись.
Я отодвигаю тарелку. Боль внутри становится нестерпимой, и аппетит вдруг пропадает.
– Я пойду к себе, – хмуро заявляю. – Я не хочу есть.
И ухожу. Никто не пытается меня остановить, и слава богу. Иначе, я бы не ответил ничего существенного. Внутри распирала невидимая сила, пронзая разрушением каждую клеточку. Мысли сбивались.
В комнате я свалился на кровать, закрыл глаза и прислушался к ощущениям. Тонкие когти царапали внутренние органы, будто инопланетянин пытался вылезти наружу.
Можно было вернуться, рассказать маме, та дала бы какую-нибудь таблетку, но я сомневался, что она поможет. А вот кто мне действительно поможет, я знаю, поэтому вскакиваю и несусь на балкон. Окна моей комнаты выходят на запад, поэтому я вижу только степь. Нужный мне субъект – с обратной стороны дома.
Миниатюрный балкончик, приделанный дедом к окну комнаты, снабжён перекошенной лесенкой на крышу, которой я часто пользуюсь. И вот мои босые ноги ступают по черепице. Я на вершине мира, чувствую каждую молекулу воздушного бассейна надо мной. На севере закручиваются облака. Лёгкий ветерок притупляет боль, а я шаркающей походкой двигаюсь к кроне Каштана.
Я знаю. Я слышу. Природа не понимает моего страха.
– Что это такое??? – кричу я разлапистым листьям Каштана.
Боль, – коротко отвечает дерево.
– Спасибо, Кэп! Откуда она??? Во мне что-то не так?
Вспоминаю папу, которого съела жестокая болезнь. Клетки внутренних органов перестали работать как следует, и принялись поедать самих себя. Ошибка Природы. Всеми любимой, мать её, Природы, которая разделила живое на три формы жизни. А ежели мы для неё чужие, почему бы не прикокошитьодного-другого жестокими болезнями?
Природа любит вас так же, как и другие формы жизни, – говорит Каштан. – Вы сами виноваты в своих невзгодах.
– Что!? Со!? Мной!? – скандирую я.
Боль съеденного тобой кролика, – отвечает Каштан.
– Откуда она??? Я что, постоянно теперь буду болеть от еды?
Если будешь есть живую пищу – да, – отвечает Каштан. – Я предупреждал, что изменения будут, и скоро ты их заметишь.
Я открываю рот.
– Что значит, живую пищу? Кролик был мёртв.
Но он состоит из клеток, созданных Природой. Природа не может позволить своим детям есть самих себя.
– Бред! – воплю я. – сделайте меня таким, каким я был!!!
Это не тебе решать и не мне. Ты должен привыкнуть.
– Всё состоит из клеток, – отвечаю я тише. – Даже ты. Выходит, если я буду тебя есть, то тоже буду испытывать боль?
Ага, – говорит дерево.
– Мамадорогая, – я запускаю руки в волосы и хожу по кругу. – Да мы же люди едим либо растения, либо животных! Что я теперь должен есть? Пластмассу!
Когда я произношу последнее слово, Каштан вздрагивает. Да, я чувствую странную вибрацию от каждой его клетки. Будто бы по стволу проносится страх.
Ешь плоды, – говорит дерево, и потом я слышу голос мамы:
– Никита, ты на крыше?!
Я молчу, надув губы и замерший, будто застуканный на месте преступления. Ветер рвёт растрёпанные волосы, моя вселенная рушится.
– Никита, что с тобой?
– Всё в порядке! – кричу я, но, наверное, слишком дурным голосом, потому что мама охает, а я уже бегу к своему балкону. Через минуту оказываюсь в комнате, стремглав бросаюсь к двери и запираю её на крючок, который недавно выпросил поставить, дабы мне никто не мешал.