- Ты никогда не любил меня, Асканий. И твой отец любил меня меньше, чем тебя. Ты думаешь, я не знаю? Ты считаешь меня глупой, ты, высокомерный троянец с холодными голубыми глазами. Но я вынашиваю его ребенка. И ты не посмеешь причинить мне зло.
Даже аромат цветов, стоящих в комнате - роз и водосбора, не мог заглушить идущий от нее запах кислого козьего молока.
Он нежно коснулся ее плеча. Легко быть снисходительным к слабостям тех, кого уже нет в живых.
- Лавиния, я никогда не намеревался причинить тебе зло. Приказать, чтобы принесли маковый настой? Он поможет тебе заснуть.
- Иди, найди его тело и похорони как подобает.
Погребальный костер походил на густые заросли деревьев, внезапно выросшие в наружном дворе: вязы, буки и кедры были уложены друг на друга, рядом стояли животные - овцы и быки, приготовленные для жертвоприношения (их жир будет использован при пеленании тела перед тем, как его положат на костер), и бронзовая урна для праха (в этой варварской стране почти не было золота).
Как быстро Лавиний уменьшался у него за спиной, когда он уходил! Неприметный - вот слово, подходящее к этому проклятому городу, стоящему на двух холмах посреди поля, окруженного лесом, но по-прежнему боящегося его. Вторая Троя? Сейчас он казался ему просто деревней, построенной детьми. Детьми, которые помнили Львиные ворота в Микенах и неприступные стены Трои. Они строили на этой чужой земле из жалких материалов - дерева, лозняка и мелких серых камней, вместо огромных валунов. Эти низкие холмы, известные как "Две Черепахи", были окружены стенами высотой всего в два копья. Наружный двор был беспорядочно заполнен лотками под парусиновыми навесами и круглыми лачугами, так что едва нашлось место для погребального костра. Единственным достойным помещением внутри крепости был мегарон с остроконечной крышей, но все равно оставалось ощущение убогости из-за находящихся тут же мастерской, конюшни, огорода и дома, где жили женщины. Вторая Троя? Тень Трои. ("Город, который вы собираетесь построить, не станет тем самым городом...") Сегодня время призраков.
- Ты не должен идти один, Асканий, - сказал стражник, стоящий у ворот, маленький шустрый человечек, умевший видеть в темноте. Те, кто еще помнил привезенных из Египта в Трою котов самой разной масти, нежившихся на берегу прудов, заросших лотосами, называли его Котом. Победители-эллины убили всех котов вместе с их хозяевами.
- Я должен, - ответил Асканий.
Но ему не суждено было остаться одному. Что это за старик тащится к нему через поле? Будто движущаяся тень... старый фавн.
- Царь Асканий. - Это был Повеса. Он чуть не ударил старика. ("А ведь он прав, - подумал Асканий. - Я теперь царь вместо отца".)
- Это я во всем виноват, - неуверенно пробормотал Повеса. - Это я позвал его...
Конечно, фавн пришел, чтобы войти в доверие к новому царю. А может, и из сочувствия, затерявшегося в его расчетливом сердце. Как кусочек янтаря в грязи.
- Нет, Повеса. Его позвала храбрость. А ты был только гонцом.
- Мне пойти с тобой на поиски тела?
- Нет.
Он пошел вниз по течению Нумиции от того самого места, где была битва, от изрытой ногами земли, мусора, оставшегося от недостроенного и наскоро брошенного лагеря, валяющихся палаток и раскиданных колючих кустов.
Он не заметил, как деревья будто облачились в саваны, как просто лес сменился Вечным Лесом, где из охотника ты можешь превратиться в добычу.
Он продолжал тупо смотреть на поверхность воды, и в какой-то момент ему показалось, что он видит мужчину с белыми как снег волосами, играющего с дельфином; но другие снега накрыли его, а дельфин, если даже его пощадили возраст и тритон, уплыл далеко отсюда.
Он чуть не споткнулся об отцовский шлем. Фиалки, свежая земля - кто-то побывал здесь раньше, чем он. Погребальный костер в Лавинии был больше не нужен.
Горе вырвалось наружу, как вырывается из-под льда, согретого лучами весеннего солнца, река. Будто подкошенный, упал он на могилу, царапая руками землю.
- Зимородок.
- Откуда ты знаешь мое имя? - спросил мальчик.
- Ты только что рассказал мне о подарке для Харона. О зимородке. Это хороший подарок. И хорошее имя для тебя.
- А, - сказал мальчик разочарованно, - мне казалось, я не говорил, что это была за птица. Может... хотя, конечно, ты узнал об этом именно так. Никто, кроме матери, не зовет меня Зимородком. Все зовут Кукушонком.
- Ты совсем не похож на кукушонка. Скорее на зимородка.
Мальчик смотрел на него так, будто Асканий смеется над ним. Слишком большие глаза на худеньком личике, серьезные, голубые, как далекое Эгейское море, омывающее берега Трои.
- Но зимородок быстрый и красивый.
- Я знаю. С твоими длинными ногами, наверное, можно обогнать оленя. Он дотронулся до волос мальчика: - От кого у тебя такие волосы?
Нельзя, ни в коем случае нельзя говорить ему: "Я твой пропавший брат, но мы не можем встречаться с тобой. Это опасно. Если Волумна увидит нас вместе, она отомстит твоей матери".
- Наверное, от отца. Он был великим воином. И немножко пиратом, но грабил только нехороших людей.
- А твоя мать - дриада. Я вижу по твоим ушам. Она молодая?
- По-моему, старая. Ей около тридцати. Но очень красивая. Фавны зовут ее Повелительница пчел. Она будто из меда. Я не похож на своих родителей.
Будто из меда... Его отец любил такие фразы.
- Не старайся быть вежливым. Я знаю, какой я урод. Мне вообще-то все равно. По крайней мере, никто из обитателей леса не пристает ко мне.
- А тебе нравится быть одному?
- Мне нравится быть рядом с теми, кого я люблю. Но это только моя мама. Конечно, этого недостаточно. В нашем дереве не хватает мужчины, чтобы учить меня. Мама научила меня читать. Рассказала об Ахилле, Гекторе, Аяксе - и, конечно, об Энее. Я умею отличать хорошие грибы от ядовитых. Знаю, какие цветы самые чувствительные, хоть так и не научился их слышать. "Но я не могу объяснить тебе, как вставить в лук стрелу, - сказала мне мама, или построить лодку и выковать бронзовый шлем. Это все мужские ремесла".
Зеленая туника доходила ему до колен, сандалии из кожи антилопы свободно болтались на ногах, за пояс была заткнута праща, а в мешочке, висевшем сбоку, лежали камни. Он в самом деле рос слишком быстро и, казалось, состоял только из ног и рук. Грудь и плечи узковаты, но в лице чувствовалась сила. Если бы он не был таким худым и почаще улыбался, его можно было бы назвать красивым. Подолом своей туники Асканий стал счищать грязь с отцовского шлема, пока тот не засиял, как бронзовое зеркало.
- Посмотри на свое отражение.
- Не хочу.
- Посмотри! Что ты видишь?
- Ни то ни се, вообще непонятно что.
- Глупости. Ты наслушался дриад. Ты считаешь меня уродливым? У меня светлые волосы.
- У тебя они красивые. А в моих волосах еще эти дурацкие серебряные пряди, и к тому же они никогда не лежат на месте.
- А мои - лежат?
- Нет. Но, кажется, будто так и должно быть.
- Почему не позволить твоим волосам вести себя так же?
- Дриады говорят, что аккуратность - один из главных законов Румины.
- Существует еще богиня по имени Афродита.
- Венера? Нам нельзя поклоняться ей.
- Тебе бы следовало. Я думаю, ей понравились бы твои волосы. - Он чуть не сказал: "Как ей нравились волосы твоего дедушки". - И мне нравятся. А теперь я должен идти, Кукушонок.
Действительно, надо было быстро уходить, пока он окончательно не решил украсть мальчика, чтобы увести его в Лавиний, и, оторвав от дерева, подвергнуть опасности из-за той части его натуры, которая была от дриады, или пока не объявил о том, что он его брат.
- Не уходи, - воскликнул Кукушонок в отчаянии. - Мы только что встретились. Расскажи мне о сражениях, в которых ты участвовал. Сколько ты спас принцесс?
"Как он похож на отца, - подумал Асканий. - Я бы спросил: "Сколько человек ты убил?"".