Немчинов Геннадий
Зелёный холм
Геннадий Немчинов
ЗЕЛЕНЫЙ ХОЛМ
Долгое время, из-за всякой летней усадебной, отчасти и домашней суеты, я никуда не ходил, не ездил за пределы поселка. Xотя, конечно, ощущал вечное чудо того, что вокруг - без этого не жил и дня: реки в их прихотливом, вольном движе-нии, зеленые берега, кружение полевых дорог, малые и побольше деревни, еще, слава Богу, уцелевшие сосновые рощи, каких я нигде и никогда не видел, в избранном природой разбросе по самым живописным, возвышенным местам.
А вчерашним днем потребовалось обязательно переговорить с человеком, живущим даже не на окраине, а уже за окраинной чертой поселка. Сел на велосипед и поехал уже под вечер, но в резком солнце; со всех сторон залегли тяжелые низкие облака, излишество этого знойного солнца не успело вырваться в заоблачье, и свет, прижатый к земле, давал такую резкость, что больно было смотреть.
Ехал не быстро; давно уже отучил себя от слишком скорой езды, в которую тебя часто так затягивает дорога: гораздо лучше, спокойно отдавшись движению, несуетно о чем-то подумать, впитать все вокруг, не нарушая внутреннего равновесия, соизмеряя энергию движения и восприятия, да и просто вольнее дышать, ощущать себя. А когда летишь - слышишь только свои мускулы и чувствуешь нарастающую, кратковременную радость победителя расстояний. Юность - да; затем это уже и не нужно. Впрочем, это лишь мое.
Постепенно разворачивая дорогу, входя в ритм и овладевая дорожной мыслью, я понял свою ошибку: без погружения в эту закраинную, полную вольного смысла жизнь долго нельзя. Быстро появляется, совершенно сначала не ощутимая тобой, внутренняя плесень, от статичности твоего быта которая может стать и неосознаваемой.
Между тем пролетело болышое поле слева, где в высоких травах брели, то сгибаясь, то выпрямляясь, две девушки, искавшие, наверное, цветы для собственной маленькой радости; окаймлено это поле было редким сосняком, сквозь который разноцветно дымясь, вольно ходил вечерниий воздух. А дальше стояла плотная и неувядаемо молодая березовая роща: она почти не изменилась за тридцать пять лет, когда я впервые стал приходить в нее в предночную пору конца мая слушать соловьев. Как гулко, раскатисто, с постепенным сладостным замираньем, пели они, тревожа, надрывая сердце неопределенными желаньями и уводя его от этого вечера туда, где душа собиралась бытовать долго и счастливо: в будущее. Всегда нам мало настоящего! И лишь в очень зрелые года вдруг осозна-ешь: да вот эта самая минута, с ее обыкновенным здоровым самоощущением, когда ты еще полон сил и воли к жизни, и веришь, что еще и сделаешь что-то, и узнаешь, поймешь, встретишь... - кого-то, что-то, - не лучшее ли, что тебе дано судь-бой?..
С каждым поворотом дороги все отчетливее слышал в себе нарастающую бодрость: без всякого излишнего взрыва эмоций. И понимал, что именно вот такой вечерней дороги мне и не хватало все эти недели. А глаза уже перестали щуриться, и смотреть стало - одна отрада, а небо задышало над головой свободно, высоко. Вскинул голову: никаких тяжелых облаков! Занятый своим, не сразу и заметил эту перемену, - или, вернее, переход, в плавной неостановимости, - из одного состояния в другое небесной стихии: пропитанный свежей влажностью воздух, хлынувший сверху, заполнил все обозримое пространство. Это было одновременно и чисто физическое ощущение, и как бы даже новое состояние духа: все в тебе откликалось на эти перемены собственными, спешащими соответствовать внешним, усилиями - тоже что-то обновить, освежить...
Дорога свернула к деревне, и сначала я увидел ее такой, какой была она сразу после школы, одновременно смотря на нее нынешнюю. Два велосипеда подьезжали к ней, - один, который вез меня нынешнего, второй - юношу, только что закончившего школу и отправившегося вместе со сверстницей в вечернюю вольную прогулку. Тот, что вез меня сейчас, свернул правее, оставляя деревню в стороне и спускаясь в долинку, - а тот, давно исчезнувший и лишь сверкнувший золотыми буквами "зис" в моей памяти, въехал в деревню. За ним, на голубень-ком, пониже и покороче, без рамы, такие тогда называли "дамскими", впрочем, возможно, они существуют и сейчас, - ехала девочка, черноволосая и скромно-тихая, в своем летнем платье, послушно повторявшая все зигзаги и повороты золо-тисто-черного "зиса". Тогдашняя деревня была заполнена парным воздухом теплого вечера. В ней была та многоголосица, в когорой легко различить само время: как ни странно, деревни первого послевоенного десятилетия, несмотря на гибельность войны, были полны людей и скотины, жизнь отличалась звонкой, казалось, набиравшей силу, многокрасочностью. "3ис", минуя деревенскую улицу, чуть задержался лишь у двухэтажного деревянного дома, который своей выделенностью из общей картины жилья, многозначностью ддя неусыпного юного воображения, подтверждал своей живописной ветхостыо ре-алъность былого. Но вот и конец деревни; "зис" круто свернул, желая продемонстрировать следовавшему за ним голубому "дамскому" свою маневренность: лужи, заборы, деревья, меж всем этим узенькая дорожка к обрыву. "Дамский" - послушно следовал за ним. Остановка. Теперь "зис" и "дамский", прекратив движение, служили опорой рук, и, опустив рога-рули, покорно сгояли рядом с хозяевами. Завершившись у самой крутизны, дорожка нехотя обманула велосипедистов, и они решали, как и куда дальше... Но сама по себе эта вынужденная остановка вдруг наполнилась смыслом. Многослойно-красочный вечерний воздух, насыщенный вкрадчивым теплом, расслаблявшим волю, втягивал взгляд: внизу такое переплетенье кустов, троп, и булькал ручей, и склонялись над ним невысокие, густолиственные ивы- А дальше начинался подъем и новый спуск, потом взгляд углублялся в дремучий сумрак сосновой рощи...