— Ну-ну, ты не хнычь! — Василий привлёк сына к себе и задумался.
В трудный позапрошлогодний год, послушавшись совета Ульяны, он ушёл в город и поступил на завод слесарем. Но кто же знал, что так получится с Ульяной, с Никиткой? Что в Клинцах так низко упадёт доброе имя Краюхиных?
Нет, ему, пожалуй, нельзя больше оставаться в городе и жить вдали от семьи.
Никитка всё ещё продолжал всхлипывать и размазывать слёзы по лицу.
— Ладно тебе, утрись, — хмуро сказал Василий и, посмотрев на часы, вспомнил, что ему пора на вечернюю смену на завод. — В воскресенье обязательно дома буду, сынок. И с матерью поговорим.
В этот же день, вернувшись в Клинцы и забежав в правление колхоза, Елька с Гошкой рассказали Николаю Ивановичу о своём необычном путешествии в город.
— Ну и хитра Краюхина! — покачал головой председатель. — Разжалобила всех, бюллетенчиком прикрылась.
А ещё Елька с Гошкой рассказали о встрече с дядей Васей в городе.
— Так, — заметил Николай Иванович, — значит, он про Ульяну и Никитку всё знает. Это хорошо. Теперь задумается, что ему делать. Завтра буду в городе, обязательно к Василию зайду.
На другой день, вернувшись из города, Николай Иванович сказал Никитке, чтобы в субботу он ждал отца домой.
Суббота наступила через три дня, и Никитка с Гошкой встретили дядю Васю за околицей деревни.
Доехали с ним на попутном грузовике до правления колхоза и помогли выгрузить вещи. Вещей на этот раз было больше, чем обычно: рюкзак, рыжий чемодан, плетёная сумка и объёмистый узел с одеялом, подушкой и одеждой.
— Тятька, — спросил Никитка, — а зачем одеяло с подушкой?
— А так нужно, — ответил дядя Вася. — Распрощался я с городом.
— А куда же теперь? — встрепенулся Гошка.
— Домой, ребята. К земле, в колхоз. Уговорил меня Николай Иваныч. Давненько он осаждал меня. Да я и сам вижу — большие дела в Клинцах начинаются.
Никитка от радости толкнул Гошку в бок, но всё же ещё раз переспросил отца:
— А ты насовсем? Это уж твёрдо, без обмана?
— Всё ещё сомневаешься? — усмехнулся отец. — Совсем-совсем, сынок.
Подошли к дому Краюхиных, и дядя Вася пригласил Гошку зайти. Он привёз для него и Никитки кое-какие подарки.
— Да не знаю, — замялся Гошка. — Тётя Ульяна на меня сердитая, даже от ворот поворот показала.
— Ну ладно, с этим мы потом разберёмся. А сейчас держи-ка, я кое-что привёз тут.
Дядя Вася развязал сумку, достал связку бубликов с маком, кулёчек конфет, несколько коробочек карандашей, книжки в цветных обложках и всё это протянул растерявшемуся Гошке.
— Бери, бери! Мишку с Клавой угостишь.
Прижимая к груди подарки, Гошка медленно побрёл к дому. В груди у него что-то тоскливо заныло. А хорошо, когда отец возвращается домой. Вот если бы у него был отец…
Оставив вещи в сенях, дядя Вася и Никитка вошли в избу.
— Вот и кстати, что приехал, — обрадовалась Ульяна, увидев мужа, и принялась разводить самовар.
Потом она спросила, получил ли Василий отпуск на работе. Время сейчас летнее, горячее, забот по хозяйству набирается много, к тому же приближается сенокосная пора.
— Всё будет… И сенокос, и жатва, и пахота. Время на всё хватит, — переглянувшись с Никиткой, успокоил жену Василий.
— Чего это вы переглядываетесь, как заговорщики? — насторожилась Ульяна. — И при чём здесь пахота, жатва?
— Потерпи малость. Будет ещё у нас с тобой разговор. Напои-ка чаем сначала.
В это время заговорило колхозное радио. Диктор Костя Пёрышкин начал передавать колхозные новости. Он сообщил, как работали за последнюю неделю доярки, свинарки, трактористы. Василий узнал, что плотники достраивают новый коровник, что в колхоз уже завезли доильные аппараты и что на кукурузном поле из-за поломки трактора до сих пор не закончили междурядную обработку.
— А теперь послушайте о похождениях бывшей свинарки Ульяны Краюхиной, — раздался голос диктора.
— Этого ещё не хватало! — буркнула Ульяна и потянулась к розетке, чтобы вытащить шнур громкоговорителя.
— Нет, постой, — остановил её дядя Вася. — Про похождения я люблю.
Прослушав рассказ диктора о мнимой болезни жены, об огороде на полсотни грядок, о торговле овощами и утками, он от души рассмеялся.
— И глазастый же народ стал у вас. Всё видит, всё замечает!
Покраснев, Ульяна разразилась бранью. И кто же мог всё это выследить? Неужели бессовестный Семка Пыжов?
Потом мать подозрительно покосилась на сына:
— Погоди-погоди… А не ты ли кому рассказал об этом? Очень уж точно всё расписано.
— Что ты, мамка! — деланно удивился Никитка. — Как же я про себя-то могу? Я ведь тоже торгашом заделался!
— Какой уж из тебя торгаш! Чистое разорение. Учить да учить надо, — с досадой сказала Ульяна и с надеждой посмотрела на мужа. — Давай, Вася, так договоримся. Я на себя все торговые дела возьму, а вы с Никиткой огород мне полоть да поливать будете. А потом сенокосом займётесь. Я уж и делянку в казённом лесу присмотрела и с лесником всё обговорила. Косите себе и косите, чтоб сена нашей корове на зиму с лихвой хватило.
— А это уж как председатель колхоза скажет, — помолчав, ответил Василий. — Поступаю, так сказать, в полное его распоряжение.
— Чего? — не поняла Ульяна. — Ты же в отпуск приехал, на сенокос!
Отец ещё раз переглянулся с Никиткой и признался, что он совсем уволился с завода и теперь будет жить и работать в колхозе.
— Тятька все вещи привёз. И одеяло с подушкой, — поспешил сообщить Никитка.
— Та-ак! Возвращенец, значит. — Ульяна, уперев руки в бёдра, насмешливо оглядела Василия. — В Клинцы уверовал, в колхоз наш? Новый председатель пальчиком поманил, а ты уж и готов — примчался. — Она заметила насторожившегося сына и прикрикнула: — Чего уши навострил? Иди гуляй!
Никитка посмотрел на отца — может, ему всё же остаться?
— Иди, сынок, — кивнул отец. — Нам поговорить надо.
Никитка вышел на улицу и понуро побрёл вдоль переулка. Во дворе за стенкой, готовясь ко сну, шумно вздыхала корова, лениво покрякивали утки. На огороде, охраняя грядки, чернели силуэты лохматых чучел.
«И зачем нам столько добра?» — подумал Никитка. Он измучился от грядок с овощами, от вёдер с водой, от прожорливых уток. У него ноют руки и плечи, некогда поиграть с ребятами, сбегать с ними в лес, на речку, сыграть в футбол и лапту.
А вот теперь вернулся домой тятька. Неужели и он будет заодно с матерью?
Никитка постоял у сарая, послушал, как кричат в лугах коростели, посмотрел на звёздные россыпи на небе и вернулся к дому.
Из окон доносились невнятные голоса родителей. Отец говорил, не повышая голоса, а мать то и дело переходила на крик.
— Лопух ты! Сума перемётная! Своей выгоды не понимаешь, — услышал Никитка. Потом в избе что-то загремело, — видимо, мать швырнула на пол сковородку.
Вскоре отец показался на крыльце. В руках он держал узел с одеялом и подушкой.
— Ну, сынок, совсем нашу мамку в сторону занесло. Придётся, видно, повоевать с ней. — И он позвал Никитку спать в сарай, на сено.
Митькина доля
Гулянка в доме Кузяевых началась ещё в субботу с вечера. Приятели Ефима бестолково орали песни, потом, захмелев, заснули кто где мог: в сенях, на печке, на лавках. Утром гости решили опохмелиться.
Ефим послал сына к мачехе в магазин. Митька принёс от Полины несколько бутылок вина, колбасы, консервы, отварил чугунок картошки и всё это выставил на стол. — Ещё бы лучку зелёного, — морщась от головной боли, сказал Ефим.
— Кончился лук. Вчера весь пожрали, как саранча. — Митька с досадой покосился на просыпающихся гостей. — И чего они бражничают второй день? Шли бы по домам.