ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава двадцать третья ПЕРВЫЕ ДОМАШНИЕ ХЛОПОТЫ
Вася очнулся вроде бы сразу же после того, как впал в спячку, как ему показалось, и именно потому очнулся, как ему опять же показалось, что кто-то уловил его страстный призыв «постойте!» и прервал процесс перемещения. Мальчик обрадовался, но тут же удивился: почему он лежит, а не стоит? И почему над ним не высокие шатающиеся кроны берёз, а низкий, неподвижный потолок? Он сел и мигом понял, что ничего прежнего нет: ни сада, ни Земленыра, ни патронташа, что перемещение уже произошло, и он в одних трусах и майке лежит дома в своей кровати, а рядом на табуретке — привычно брошенные брюки и красная рубаха. Но о том, как произошло это перемещение, у мальчика не было ни малейшего представления. Целиком ли он летел по воздуху или, распавшись на атомы и молекулы, перетёк как-то в кровать и тут снова собрался? Волшебство осталось тайной. Ну и хорошо! А то человек и так сует свой нос в каждую щель: что? как? почему? Пусть хоть сказка останется запретной зоной для науки, а то скучно станет жить, если все познаешь! А Земленыр остался по ту сторону границы. Стало быть, Вася действительно нарушил какой-то сказочный порядок, и сказка отомстила, не пропустив старика. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь, сказке видней, а если каждый будет соваться в неё со своими идеями и бреднями, то от неё живо останутся рожки да ножки. А вот где пистолет? Или и он остался по ту сторону? А может, вообще ничего не было, никаких поразительных приключений, а был лишь поразительный сон? Мальчик сунул руку под подушку и успокоился — пистолет был здесь. Выхватив, он переломил его, вынул холодный, давно перезревший патрон и хотел было одеться, но, приподняв осторожно за воротник остатки своей красной рубахи, понял, что от неё осталось лишь одно философское понятие и что даже огородное пугало оскорбится, если на его крестовину накинуть эти отрепья. Скомкать их, сунуть в печку да поднести спичку, но судьбу ребячьей одежды, как, впрочем, и всей их жизни, решают родители. Мать наверняка помнит эту новую баскую рубашку, и ей легче будет понять и простить сыну износ или порчу вещи, чем пропажу, ибо износ — дело житейское, а пропажа — вопиющая бесхозяйственность. Вася достал из тумбочки, тоже послевоенного дедовского производства, голубую безрукавку, облачился в неё и натянул брюки, которые сохранились несравненно лучше, потому что мать сшила их из какого-то полубрезента.
Судя по тому, как косо падали солнечные лучи из окна, Вася определил, что сейчас позднее утро, часов десять. Значит, дома он отсутствовал часа четыре, а в сказке прошло около двух суток. Занятно! Патрон Вася спустил в карман, а пистолет… куда бы его запрятать понадёжнее? В сумрачном углу горбился большой деревянный сундук, крест-накрест обитый полосами жести. Над ним висело Васино одноствольное ружье шестнадцатого калибра. А стоял сундук на двух крупных берёзовых поленьях, так что между ним и полом образовалась широкая полость, куда, в пыльную темноту, и пихнул мальчик свою драгоценность, на время, конечно, пока не найдёт более достойного места. «А может быть, это утро уже второго или третьего дня?» — тревожно вдруг подумалось мальчику, то он тотчас отмёл эту мысль как невозможную, иначе в доме был бы вселенский переполох, а между тем жизнь вокруг вроде бы текла спокойно. Из кухни доносился мирный гомон братьев и сестёр, которых было шестеро, а всего, значит, у матери было семеро детей, как козлят у сказочной козы. Был даже свой волк, дедушка, державший в ежовых рукавицах всю семью. Васе хотелось хоть мельком взглянуть на них, но ничего особенного с родными за это время не могло случиться, а вот с Любой — могло!