— Ромка! — оглашено крикнули Вася с Любой.
— Ребя! — заорал и Ромка, увидев их, подавился и,
кашляя, бросился навстречу.
В сенях они слепились в один прыгающий и гогочущий комок. Из потока сумбурных восклицаний то и дело выделялось одно слово — «живой».
— А кто тогда погиб, если вы видели? — все еще тревожно спросила тётя Вера, поправляя съехавшее на глаза полотенце.
— Тетя Вера, мы, значит, ошиблись! Значит, никто не погиб!
— Черти полосатые! Рождаетесь на горе матерям! Проходите, и на вас вареников хватит!
•— Сейчас, мам! Чуть переговорим и зайдём! — заверил Ромка и закрыл, чуть не прищемив матери нос, дверь. — Значит, и вы вернулись! Значит, все же свернули голову птичке! Припёрло! Я же с самого начала говорил!
— Нет, наоборот! Мы добрались до Королевства Берёзовых Рощ, вылечили Ду-ю-ду, и потом нас перенесло домой. А вот ты-то как выжил? Мы же тебя похоронили! Тебя же деревом…
— Помню! Я все помню! И как деревом и как коршун Унш долбанул меня в голову. Вот видите? — И Ромка показал глубокий шрам за ухом. — Кстати, как Унш?
— Остался в Шарнирном Бору — там мяса много.
— Мерзавец! В друзья навязался! — с отвращением
припомнил Ромка, вдруг задрал рубаху — на его боку краснела, смазанная йодом, обширная, от плеча до бедра, ссадина. — Это от дерева. Я мамке сказал, что с обрыва сорвался. Поверила, но все равно отмутузила полотенцем!.. Как коршун добил меня, так потерял сознание и потом очнулся дома, в постели, у мамки под мышкой. Она, оказывается, ждала меня в моей кровати, и начала, и начала!..
— Вот те раз! — удивилась Люба. — Выходит, что в сказке мы не могли умереть! Смерть там означает жизнь тут!
— Возвращение к этой жизни! Ну и молодец, Кошупол Корбероз! Очень мудро придумал! А то разве справедливо было бы погибнуть в сказке?
— Но боязнь смерти была настоящей! И опасности были настоящие! И Пи-эр сгорел по-настоящему!
— Пи-эр сгорел?
— Да! Ой, что с нами было после Шарнирного Бора!
Они бы говорили еще и еще, но их опять, уже сердитее, позвала тётя Вера, и, чтобы не вызывать подозрений и нового гнева, ребята вошли в дом и уселись за стол, тем более что аппетит нагуляли волчий. Ромка ёрзал-ёрзал от какого-то нетерпения, потом не выдержал и, жестом попросив друзей сойтись к миске головами, сказал:
— Я, конечно, подло поступил, что сломал крыло Ду-ю-ду, и прошу за это прощения, но и вы должны сказать мне спасибо за это сломанное крыло, иначе бы вам нечего было делать в сказке и вы бы не совершили такого интересного путешествия.
Это заявление было таким нахально-неожиданным, что ребята не сразу нашлись что ответить, а лишь прошептали «ч-ш-ш!», но в их сердцах уже поселилось лёгкое разочарование. Они надеялись, что сказка проучила Ромку раз и навсегда, что она пошатнула и расставила по надлежащим местам его зыбкие представления о добре и зле и что теперь он стал совершенно другим человеком, однако все, как видно, получилась сложней. Вася вдруг понял, что по-настоящему подл не тот, кто просто поступает подло, но тот, кто, поступая подло, думает, что совершает благодеяние. Семена подлости, неизвестно откуда попавшие в Ромкину натуру, пустили в ней, похоже, такие мощные корни, что даже сам осознавая это, он старается все же в своей подлости отыскать крупицы и зерна порядочности и пользы.
И ребятам подумалось, что им придётся еще много повозиться с другом, прежде чем он станет настоящим другом, и новыми глазами они глянули на него, глазами скульптора на кусок глины.
Ну что ж, они повозятся, тем более что в сказке они получили мощную подзарядку всех своих сил, тех самых, которые учитывает волшебный камень, когда перелетает реку. И если уж этих сил хватило, чтобы разбудить в мёртвом камне живую птицу, то их хватит и для того, чтобы в отпетом разгильдяе и лоботрясе пробудить светлую душу.
Глава двадцать четвертая КЛУБ СКАЗОЧНИКОВ
Вскоре, через несколько дней после возвращения домой, Любе пришла в голову мысль, что поскольку все, кто совершил сказочное путешествие, остались живы, даже Ромка, вернувшийся в сущности с того света, то почему бы не ожить и не вернуться Пи-эру? Правда, в отличие от Ромки, который просто умер, но тело его осталось целым, Пи-эр лишился тела, оно обратилось в прах, осталось лишь философское понятие, так что нечему, собственно, было возвращаться. Но для сказочных возможностей это не казалось препятствием, дело скорее всего могло сводиться к срокам оживления: Ромка — раньше, Пи-эр — позже. И каждое утро девочка с трепетом высовывалась из окна и смотрела на кадку с дождевой водой — не лежит ли поверх ею милое косоглазое существо. Она даже время от времени щупала пи-эровскую золу, которую сохранила в корзинке и надёжно припрятала в сенях, — не теплеет ли она, предвещая счастливое превращение, но та была бездушно холодна, со свинцово-тяжёлыми бляшками спёкшихся Раскалённых Паутов.