Вначале казалось, что верх все-таки возьмет партия Беляева. Слишком много злости накипело у казаков против Атласова, и они бились отчаянно и озверело, подбадриваемые криками толпы. Алый кафтан висел на Атласове клочьями, борода была залита кровью. Жилистый и костистый, в драке он был верток и смел, однако, должно быть, сознание собственной неправоты забавляло его дружков отступать, а вместе с ними пятился и сам голова, красный от гнева, от сознания предстоящего позора бегства.
Но тут сквозь толпу пробилось к паперти еще человек восемь казаков из ближайшего окружения головы. Должно быть, кто-то сообщил им, что Атласова бьют возле часовни, и они успели вооружиться кистенями. Врезавшись в свалку, они быстро склонили чашу весов в пользу Атласова.
Возмущенные крики из толпы о том, что бой нечестный, привели и совсем уж к неожиданному результату: Атласов вырвал из-за кушака пистоли и навел на толпу. Его дружки выхватили из ножен сабли. По выражению их обезумевших от ярости лиц было видно, что они не замедлят пустить в ход оружие по первому слову головы, и толпа, затравленно ворча, стала расходиться. Избитого, окровавленного Беляева увели под руки домой.
Атласов шагнул к паперти, оттолкнул плечом трясущегося от ярости Мартиана и рывком поднял на ноги Степаниду. Камчадалка покорно пошла за ним. Ивана поразило, что новокрещенка, едва почувствовав руку головы, как будто сразу успокоилась. Страх сменился на ее лице любопытством, и она безбоязненно, озиралась вокруг.
Атласов, подведя ее к столу купца, торговавшего бухарскими шелками, велел ей выбирать все, что она захочет. Степанида выбрала несколько ярких платков и сразу устремилась к столу с бусами и серебряными безделушками. Этого добра она набрала полный подол. Атласов, угрюмо и в то же время удовлетворенно усмехаясь в бороду, уплатил за все, что она пожелала взять.
Едва Атласов, сопровождаемый своей партией, покинул ярмарку, уведя в приказчичью избу Степаниду, как в толпе разгорелись страсти.
— Разбой, настоящий разбой! — согласно гудели со всех сторон голоса. — Средь бела дня увел чужую женку…
— Власть он.
— Власть! Да мы вместе с ним в Якутске без порток ходили. Я не власть, а он — нате! — уже во власти выскочил.
— С чего ж ты потек прочь от часовни, хвост поджавши?
— Да за тобой и потек. Как показал ты спину, так, вижу, лопатки у тебя от страху торчат и трясутся. Тут и меня затрясло.
— Ты мои лопатки не трожь. Не то так свистну в ухо — оглохнешь. За мной не заржавеет.
— Будет, будет, петухи! Не хватает еще, чтоб мы сами между собой передрались.
К столу Козыревских пробились большерецкие казаки. Анцыферов был мрачнее тучи.
— Как сдержался, не влез в драку, сам не знаю, — прогудел он. — Жалко Беляева… Сегодня опять соберемся у тебя, Петр. Дозволишь?
— Ох, не знаю, Данила… — сокрушенно покачал головой Петр. — Мальчишка у меня заболел. Криком кричит. Лучше собраться у кого другого.
— Ну, коли так, соберемся у Семена Ломаева. Приходите к нему вечером.
Иван согласно кивнул головой, а Петр отошел к бочонку нацедить вина кому-то из питух. Как только казаки скрылись в толпе, Иван спросил:
— Чего это ты наплел на своего мальчишку? Когда он успел заболеть?
— Тише ты, дурень! — зашипел на него Петр. — Никому не известно, как дело повернется. Против Атласова слаба кишка у вас. Можешь идти в сговор к Анцыферову, если башки не жалко. А меня не впутывайте в ваши дела.
— На попятный, стало быть?.. И жалованья своего не жалко?
— А вот мое жалованье, — показал Петр на бочонки. — С одной нынешней распродажи выйдет больше, чем государь на год мне жалует. Против Атласова переть — себе дороже станет. Пошумел я было вместе с вами сгоряча, да вовремя опомнился.
Мартиан в этот день позора и унижения веры топил горе в вине, к вечеру сделался пьян до посиненья и бродил в толпе с налитыми яростью и безумием глазами, бормоча проклятья, от которых у казаков мурашки ползли по спине.
— Иуда сребролюбия ради к дьяволу попал… Проклят будь, Иуда!.. Адам сластолюбия из рая изгнан бысть и пять тыщ пятьсот лет в кипящую смолу погружен… Проклят будь, сластолюбец!.. И сам дьявол на небе был, да свержен высокомерия ради!.. Проклят будь, дьявол!.. Проклят будь, пес! Изблюет тебя господь из уст своих, аки грязь, аки сатану, смердящего серой!..