Это и спасло их от гибели. Затаившиеся в ущелье ительмены досадливо переглянулись. Канач долго наблюдал за тем, как беглецы устраивались для обеда на сухом пригорке. Они не побоялись даже запалить костер видимо, осторожность покинула их. Ветер, дувший в сторону ущелья, нес раздражающий запах вареного мяса.
Сглотнув слюну — с самого вечера у них и крошки во рту не было, — Канач прикинул расстояние до пригорка. Если выскочить неожиданно всем сразу, пленники не успеют убежать, кроме, может быть, Семейки, который, как ему хорошо было известно, бегал лучше его самого. Придется догнать его с помощью стрелы.
Наложив стрелу на тетиву лука, он дал знак ительменам, и те без крика выскочили из ущелья. Канач бежал позади всех, решив послать стрелу, как только Семейка покажет спину.
Первым заметил воинов Кулеча. Опрокинув котелок с варевом, он с криком испуга перемахнул через костер и понесся прочь с холма в речные заросли. Семейка, захваченный неожиданностью, кинулся было вслед за ним, схватив за руку Завину. Но, вспомнив о пищали, он бросился обратно к костру.
Ительмены были уже совсем близко. Семейка насчитал четверых. В бегущем позади он узнал Канача. В руках у Канача был лук с наложенной на тетиву стрелой.
Выждав, когда воины, поднимаясь на холм, сбились в кучу, Семейка выстрелил почти в упор. Пламя и грохот выстрела на секунду ослепили и оглушили его. Когда к нему вернулась способность соображать, он увидел, что двое камчадалов убиты наповал, а третий корчится на земле, скатившись вниз со склона холма. Канач, выронив лук и схватившись рукой за плечо, топтался под холмом. Видимо, он был ранен.
Семейка торопливо перезаряжал пищаль. Завина, успевшая прибежать на вершину холма и заметившая Канача, с ненавистью глядела на него, и на лице ее была жестокая победная улыбка.
— Убей его! — потребовала она.
Семейка, перезарядив пищаль, навел ствол в грудь Канача. И в этот момент Канач, должно быть, опомнился. Обведя взглядом вершину холма и заметив наставленный на него ствол пищали, он крикнул:
— Эй! Я подарил тебе жизнь!
Напоминание было сделано вовремя. Прокричав это, Канач кинулся в сторону зарослей.
— Стреляй! Стреляй же! — требовала Завина.
Но Семейка уже опустил ствол пищали.
— Почему ты не убил его? — повернула к нему разгневанное лицо Завина. — От него идет наше горе… Он еще отомстит нам!
— Ничего, пусть уходит, — равнодушно отозвался Ceмейка, наблюдая, как плетется от зарослей к холму перетрусивший Кулеча. Остановившись возле затихшего у подножия холма воина, камчадал сердито пнул мертвого носком бродня и полез к костру.
Молча взяв котелок, он сбегал к ручью за водой, промыл недоваренное мясо и снова повесил котелок на рогульку над костром. С этого момента он относился к Семейке с нескрываемым почтением.
Отдохнув и пообедав, они продолжали путь. Кулеча легко и споро шагал впереди, вполголоса напевая что-то, стараясь всем своим поведением показать, что бегство с холма во время нападения было и не бегством вовсе, а хитрым маневром. В руке он сжимал копье, взятое у одного из убитых воинов.
В ущелье из-под ног Семейки, замыкавшего их маленький отряд, выскочила ящерица и побежала по осыпи. Семейка ловко поймал ее, завернул в тряпку и сунул за пазуху — на счастье…
День за днем следовали они по тропе, проложенной охотниками по берегу Быстрой, обходя далеко стороной камчадальские стойбища, то ночуя на открытом месте, то забившись в пещеру, если шел дождь. Через горные потоки перебирались по стволам деревьев. В горах уже припорошил землю снег, и они страдали от холода. Семейку удивляла выносливость Завины. Ни одной жалобы на тяготы пути не услышали они от нее.
В тот час, когда показался впереди крест часовни и замаячила крыша сторожевой вышки Верхнекамчатской крепости, Семейка словно обезумел от радости. Он побежал вперед, оставив своих спутников, и с криком ворвался в укрепление, переполошив казаков.
Его узнали. Со всех сторон к нему спешили люди, глядя на него как на выходца с того света. Из объятий Анцыферова он попал в объятия Козыревского, который поспешил отвести его домой. Только введя подростка в избу, Иван узнал, что с ним пришла и Завина, и опрометью выскочил из дома.
Подхватив Завину на руки, Иван так и принес ее в дом, крепко прижимая к груди, словно боялся, что их снова разлучат.
В этот день в дом Козыревских набилось столько народу, что было не протолкнуться. Семейка с Завиной охрипли, в сотый раз рассказывая о пережитом.