Однажды около полудня Атласов, сидя на крыльце своей избы, кроил из бересты для себя и Стеши наглазники с узкими прорезями для зрачков. Берестяной лист, положенный на кроильную доску, которая покоилась у него на коленях, мягко поддавался под острым жалом ножа. Рука у него, слава богу, была по-прежнему тверда, глаза остры, и обе берестяные маски получились плавно закругленными, повторяющими по форме восьмерку, словно выписанную грамотеем на бумаге. Теперь Стеша обошьет бересту мехом, приладит завязки, и наглазники будут готовы.
От работы его отвлек собачий лай. Мимо крыльца к въезжей башне острога пронеслись несколько собачьих упряжек. Седоки были в кухлянках, торбасах из собачины и меховых малахаях. Если бы не ружья, стволы которых торчали из санок, седоков можно было бы принять за камчадалов — казаки за последние годы так вжились в местные обычаи, что даже кафтаны и шубы сменили на камчадальскую одежду.
Последняя упряжка круто свернула к избе Атласова. Подлетев к крыльцу, седок затормозил бег санок остолом и соскочил на снег. Едва он снял меховые наглазники, Атласов узнал Щипицына. Узкое, словно вырезанное из дерева, лицо казака совсем потемнело от загара, — должно быть, Щипицын возвращался с казаками из поездки в какое-нибудь из дальних камчадальских стойбищ. Острая, сверкающая сединой, как обоюдоострое лезвие, борода его по-прежнему воинственно торчала вперед.
— Здоров будь, атаман! — весело, словно не было между ними давнего холодка, прокричал Щипицын.
Взбежав на крыльцо, он сел без приглашения на перильца напротив Атласова, дружелюбно оскалив в улыбке мелкие острые зубы, крепкие, как у молодого пса.
— Будь и ты здоров, есаул! — насмешливо отозвался Атласов. — Откуда ты припорхала, перелетная пташка?
— Откуда я, птаха малая, припорхала, про то лучше не спрашивай, — не обиделся на насмешку Щипицын.
— Спроси-ка лучше, какие вести на хвосте принесла твоя пташка.
На слове «твоя» бывший есаул сделал ударение, и Атласов удивленно приподнял брови:
— Что-то не замечал, чтоб эта пташка была моей. В последние годы она другим свои песенки пела.
— Пташка — она и есть пташка, — без всякого смущения заявил Щипицын. — Поет там, где теплее.
— Это что ж, значит, возле меня нынче тепло стало?
— Переменился ветер. У твоего крыльца скоро снежок растает, травка-муравка зазеленеет, и всякий цвет зацветет — вот что чует твоя пташка.
— А какие же вести у этой пташки на хвосте? — уже всерьез заинтересовался Атласов.
— Вот тебе весть, от которой, думаю, взыграет в тебе сердечко: было на Камчатке три приказчика, а сейчас полтора осталось. Казаки на пути из Нижнего острога в Верхний Липина зарезали!
— Чьей команды казаки?
— Данилы Анцыферова.
Опять Анцыферов! Серьезный противник. Вначале он подставил ножку ему, Атласову, теперь кинулся на Липина. Что ж, Липину поделом!
— А Чириков где?
— Чирикова казаки тоже хотели порешить, но он упросил их ради Христа дать время на покаяние. Казаки оковали его и повезли в Верхнекамчатск. Тамошние служилые Анцыферова поддержат. Считай, конец Чирикову. Скинем со счетов эту половину приказчика, и, стало быть…
— Стало быть?..
— Один ты целый и настоящий приказчик на Камчатке остался.
— Поэтому ты и припорхал ко мне?
— Поэтому и припорхал, — нахально глядя в глаза Атласову, согласился Щипицын. — Думаю, на этот раз Федор Ярыгин поспешит сам сдать тебе командование острогом. Они ведь с Анцыферовым приятели, и сечь приятелю голову за бунт Ярыгину будет ой как тяжко! Он с удовольствием предоставит эту возможность тебе. Ты эдак через часик-другой наведайся к Ярыгину. Мои ребятки сейчас у него, про бунт докладывают.
— А если нижнекамчатские казаки примут сторону Анцыферова? — думая о своем, спросил Атласов. — Они ведь тоже натерпелись от Чирикова с Липиным.
— Ну, тут ты ошибаешься, — усмехнулся Щипицын. — Иль ты здешних служилых не знаешь? Народ они степенный, зажиточный. Против законной власти никогда не пойдут, хоть веревки из них вей. Наоборот, большинство из них станут против бунтовщиков, чтоб перед Якутском выслужиться. Да и сам Ярыгин тоже верный воеводский служака. А вот в Верхнем остроге служилые — те народ беззаботный, по большей части головы отчаянные. Те за Анцыферова станут. Придется тебе подступить к Верхнекамчатску с пушками… Ну, так через часик-другой, атаман! — напомнил он Атласову, прыгая в санки.