Вопреки опасениям Трески судно по приливу благополучно достигло реки Колпаковой и бросило якорь в ее ковше.
Ковш в длину достигал полуверсты, ширина его была не меньше двухсот саженей. От моря его отгораживала широкая песчаная кошка. Бураго оказался прав: едва казаки убрали паруса, на море заштормило. Там гремели разъяренные волны, а в ковше было тихо и спокойно. Беда словно гналась за мореходами по пятам, да чуть-чуть опоздала. Казаки то ли в шутку, то ли всерьез объясняли свою удачу присутствием на судне Матрены, хотя Треска по-прежнему не разделял их мнения.
Оставив на судне нескольких человек во главе с Треской и Бушем для постройки зимовья и ухода за лодией, Соколов с остальной командой пешим ходом отправился в Большерецк, с тем, чтобы оттуда двинуться в Нижнекамчатский острог.
Глава двадцать вторая
СЛОВО И ДЕЛО ГОСУДАРЕВО
Верстах в семи выше Нижнекамчатского острога, отделенный от коренного берега неширокой протокой, на реке Камчатке поднимался зеленый остров, заросший ветлой, малиной и смородиной. Ветла была здесь столь толста в стволе и высока, что, казалось, мела вершинами небеса. Однако не могучей ветлой был известен этот остров на Камчатке. В самом центре его, защищенная от ветров с одной стороны полукружьем скал, а с другой — кряжистыми ветлами, стояла монашья обитель приписки якутского Спасского монастыря. Приземистое строение казарменного вида, с узкими, как бойницы, прорезями окон, где располагались кельи братии, небольшая часовенка, амбары, обложенные дерном земляные погреба, где хранили съестные припасы, кузня, сушильные навесы — вот и все хозяйство обители. К этому следует добавить, что обитель была обнесена стоялым бревенчатым палисадом — на случай нападения камчадалов. И хотя число братии едва достигало в те дни двадцати человек, обитель вполне можно было посчитать за четвертую — после Большерецкого, Верхне- и Нижнекамчатского острогов — казачью крепость в камчадальской земле.
Постройка обители была завершена два года назад насильственно постриженным в монахи казачьим есаулом Иваном Козыревским. Видимо, отречение Козыревского от мирской жизни было угодно самому богу, ибо вслед за этим событием на безбожную, богохульную и вольную казачью Камчатку снизошла святость. Дух этой святости был настолько силен и в то же время действовал столь хитро, что примерно за полгода вырвал из казачьих рядов полтора десятка самых буйных, отпетых голов, давно забывших, какой рукой креститься. Все они постриглись в монахи и во главе с Мартианом и братом Игнатием, по слухам, с раннего утра до темной ночи были заняты в обители одним: творили молитвы. Избавившись от самых беспокойных служилых, Петриловский мог безнаказанно править Камчаткой по своему усмотрению.
Именно сюда, к зеленому острову, в середине сентября плыл длинный узкий бат, которым правил добрый молодец, светлобородый, с красным от загара лицом, в суконном кафтане цвета болотной ржавчины (для перекраски выцветших одежд казаки, подражая камчадалам, нередко пользовались отваром ольховой коры).
Пристав к острову, он прыгнул на песчаный берег, привязал бат к стволу молодой ветлы и прокричал вороном. Видимо, это был условный сигнал. И действительно, точно таким же криком ему ответили из глубины острова.
Вскоре на берегу появился дюжий чернобородый монах в рясе мышиного цвета.
— Колмогорец! — радостно воскликнул он. — Привез?
— Привез, Харитон, привез, — отозвался весело Колмогорец. Деловито полез в бат, вытащил небольшой мешочек. — На-ка вот, держи. Тут фунтов двадцать свинцового гороху будет.
— Эк ты! — восхищенно крякнул Харитон, принимая тяжелый мешочек. — Будет радость нашему Ивану, то бишь, тьфу-тьфу, брату Игнатию.
— А теперь прими-ка вот это, — Колмогорец бережно вытащил из бата длинный, завернутый в холстину предмет.
— Пищаль! — испуганно воскликнул Харитон.
— Она самая! — подтвердил Колмогорец.
Руки у Харитона вдруг затряслись, и он уронил сверток на песок.
— Да как ты мог! — воскликнул он в ужасе. — Ведь того казака, у которого ты уволок пищаль, Петриловский забьет батогами до смерти. Иль не знаешь ты, что нет для казака страшней беды, чем потерять государево оружие?
— Аль дитя я неразумное, чтоб оружие у казаков воровать? — обиделся Колмогорец. — То пищаль самого Петриловского. Можешь развернуть и проверить. Там такая резьба на ложе — ахнешь. И серебром, и каменьем цветным сплошь ложа изукрашена.
— Так, значит, ты это Петриловскому свинью подложил? Ха! Ха-ха! Ох, умру! — И, скорчившись, Харитон зашелся в таком громоподобном смехе, что в кронах ветельника прошел встревоженный шум.