За те пять лет, что Атласов провел в тюрьме, посад разросся настолько, что Владимир едва узнает иные слободы.
В южной части посада, за логом, строится высшая служилая знать — дети боярские, казачьи головы, сотники, пятидесятники, подьячие Приказной избы и избы Таможенной, а также и рядовые казаки.
На другой стороне лога, северной, берет начало длинная слобода торговых, промышленных и ремесленных людей — эта слобода упирается в торговую площадь, на которой размещены лавки гостиного ряда, числом более двадцати, базар, а также око всякой торговли — Таможенная изба. Это самое оживленное место в Якутске. Здесь, поближе к торговой площади, стоят крепкие избы, иные в два жилья (этажа), приказчиков именитых торговых людей.
На отшибе от этого суетного места, ближе к реке, возвели свои дома с глухими заборами ссыльные старообрядцы, а в северо-западной части посада селятся прочие ссыльные, среди которых много грамотеев, в основном из поляков. Эти неплохо кормятся из одной писчей деньги, составляя на торговой площади всякому люду челобитные — кому какие надобны. Берут они и казачьих детей в обучение грамоте. Атласова и самого учил грамоте старый поляк Федор Козыревский, взятый в давние времена в плен под Смоленском. Поляк этот давно уж в могиле, а сын его и внуки, как Атласов слышал, отправлены на Камчатку. Из ссыльных поляков служили многие и подьячими в Приказной избе, ведая столами. Крайние избы слободы ссыльных примыкают к стенам Спасского монастыря — там церковь, часовни и кельи братии.
Таков Якутск в целом. Множество башен, церковных куполов, видных издали, обширность и добротность построек, многолюдство, пестрота одежд, языков и говоров, крупный размах торговли — все это и создает Якутску славу первого в Сибири города.
Дух наживы, дух погони за соболем определяет здесь кипение страстей человеческих. Даже на воеводской печати, которая хранится в Приказной избе, вырезан орел, когтящий соболя, — герб города Якутска, истинная печать его физиономии.
Последние дни уходящего лета выдались в Якутске на редкость холодные. Ночами мороз уже больно покусывает лицо, а днем лужи не успевают оттаять. Под ногами у Атласова похрустывает ледок, от свежести и чистоты, какая разлита в остылом воздухе, у него кружится голова.
Он знает, что Якутск, как и всегда в это время, трясется в ознобе, и весь люд проклинает воеводу. Для убережения города от пожара летом запрещено топить печи в домах. На кострах, на сложенных кое-как по огородам печах-времянках варят себе пищу горожане, а ночами, дабы не окоченеть от холода, зарываются в меха, в перины, в дерюги и солому — всяк по своему достатку. Огня держать в домах тоже нельзя, поэтому летом Якутск ложится спать с заходом солнца и встает с восходом.
Солнце давно уже взошло, якутские женки успели обрядить скотину и напоить парным молоком озябших за ночь ребятишек. На городских стенах сменились караулы.
Торговая площадь перед Таможенной избой запружена людьми в разноцветных кафтанах — меховых, суконных, атласных. А кое у кого уже и шубы на плечах. Приезжие якуты, тунгусы и юкагиры осаждают купеческие лавки, покупая топоры, усольские ножи, цветные сукна и шелка, позумент, бисер.
Посадские толпятся возле базарных столов, на которых якуты из ближних волостей выставили для обозрения и соблазна бычьи туши, круги мороженого молока, масла, бурдюки с кумысом, копченую, свежемороженую рыбу, а также сушеные грибы, мороженую бруснику, битых зайцев, гусей, уток... Иные из якутов торгуют барахлом, какое для зимы надобно: меховыми кафтанами, сапогами из собачины, шапками и рукавицами.
Торговля идет бойко. Те, кто уже отторговался, спешат в кабак — обмыть барыш. Там, в духоте и чаду, не протолкнуться; кроме торговцев, пьют казаки, вернувшиеся со службы в дальних зимовьях и острогах; пьют промышленные перед выходом в тайгу на охоту; пьют таежные князцы и тойоны, приехавшие просить у воеводы отсрочки ясачных платежей и искать защиты от самоуправства воеводских приказчиков; а более всего пьют те, кто обитает в кабаках почти постоянно, — лихой гулящий люд, запойные пьяницы не разбери-пойми каких сословий.
Атласов, проталкиваясь сквозь базарную толпу, старается избегать взглядов встречных казаков. Он знает, что среди казаков ходит о нем присловье: «Один из наших тоже взлетел высоко, да как упал — больно расшибся».
На этот раз ему повезло: никого из знакомых в толпе не встретил. Впрочем, горько усмехается он, ему везет все чаще и чаще.