Как ни оттягивал Козыревский время перед объяснениями, медленно, слишком медленно хлебая уху из миски, которую поставила перед ним Завина (вкуса ухи он совсем не чувствовал), надо было сказать ей, что пора прощаться. Однако язык не повиновался ему.
Пряча глаза, он встал из-за стола, снял со стены кольчугу и, надев ее поверх нижней рубахи, повернулся к столу, за которым, уронив руки на колени, сидела Завина, следя полными отчаяния глазами за его действиями.
— Нет! — жалобно сказала она.
— Да! — подтвердил он. — Ярыгин посылает меня в Верхнекамчатск. Придется тебе побыть это время со служанками.
Он подошел, чтобы обнять ее на дорогу, намереваясь тут же выйти из дому, пока она не опомнилась. Однако она отстранилась и стала настойчиво умолять, чтобы он взял ее с собой.
— Завина! Ну зачем тебе тащиться в такую даль? Казаки засмеют меня, что держусь за бабью юбку.
— Не бросай меня здесь! Я боюсь! — настаивала она. — Если ты меня оставишь одну, мы больше никогда не встретимся. Слышишь?
— Что за чушь? Почему это мы не встретимся?
— Сюда ты больше не вернешься. А если и вернешься — меня не найдешь, — с мрачной уверенностью сказала она.
— Да почему же? Почему?.. — чувствуя, как у него мурашки начинают ползти по спине от этих ее пророчеств, спросил он.
— Камчадалы разорят вашу крепость, перебьют казаков, раз вы не боги, не огненные люди.
— Ну, спять ты за свое!
— Возьми меня с собой! Я соберусь быстро! — Теперь в глазах ее уже стояли слезы.
Она заметалась по избе, пихая в кожаную суму дорожные вещи. Натыкаясь на стол, на стены, точно слепая, она была вся словно в лихорадке.
— Ну, будет! — решительно сказал Козыревский.— Что за глупости!
Поняв, что все напрасно, она выронила суму, без сил опустилась на лавку, словно неживая. Козыревский быстро подошел к ней, поцеловал в волосы, сжал ободряюще ее хрупкие плечи и поспешил выскочить из дому.
Кроме Анцыферова и Козыревского, для сопровождения ясачной соболиной казны были назначены Григорий Шибанов, Харитон Березин и Дюков с Торским. Вместе с ними покидал крепость и архимандрит Мартиан. За носильщиков шли двенадцать камчадалов. Все казаки и носильщики были уже в сборе и готовы тронуться в путь.
Козыревского казаки встретили градом насмешек:
— Ба! Иван! Что копался так долго? Иль не мог дверь в собственном доме найти? Так вылезал бы в окно!
— Он, поди, обцеловал там все половички, прощаючись с домишком своим!
— И бревнышки тоже!
— И окошечки!
— А в подпол ты, Иван, не успел, случаем, заглянуть? Гляди, братцы! Краснеет! Стало быть, и в подпол успел заглянуть, стервец!
Казаки захохотали, увидев, что Иван совсем смутился. В ответ Козыревский весело заорал:
— Вы, чучелы! Был ли хмель в той бочке? Иль то сороке приснилось?
— То есть как это не было хмелю? — притворно обиделся Анцыферов, ловя приманку. — Братцы, был хмель?
— Был хмель! — дружно гаркнули казаки.
— Может, и был, да росточком не больше лягушонка! — подлил масла в огонь Козыревский.
— С лягушонка?! — взвился Анцыферов. — Да из того бочонка такой молодец выскочил — десятерым не удержать. Писчику вон ногу сломал, архимандриту Мартиану и Шибанову по синяку под глазом поставил. Еле скрутили того молодца хмеля. Верно я говорю?
— Верно! — подтвердили казаки. — Гудит башка от схватки с тем хмелем. Жаль, тебя, Иван, с нами не было.
— Ну что вы, братцы! Ему ж недосуг с хмелем воевать. Он новую лодочку по реке сегодня прогуливал, уму-разуму ее наставлял. Чать, и к бережку подгонял, и на бережке с ней разговоры разговаривал. Глянь, братцы, снова краснеет, стервец этакий!
Преследователи опять нащупали тропку. Зная, сколь дружно, душа в душу, живут Иван с Завиной, они искренне рады были за товарища. Но таков уж обычай: над молодоженами всегда подшучивают.
Выручил Козыревского Ярыгин. Растирая по привычке застуженную поясницу, он вышел на крыльцо приказчичьей избы, и разговор сразу стих.
— Ну, с богом! — сказал начальник острога, махнув носильщикам рукой. — Пора выметаться. В дороге языки почесать успеете.
Носильщики вскинули на спины тюки с пушниной и припасами, казаки подняли на плечи каждый свою кладь и, прощально махая руками остающимся в крепости, потянулись из острога.
Завина бледная вышла на крыльцо своего дома и проводила Козыревского взглядом до крепостных ворот.
На выходе он обернулся и махнул ей рукой. Она заставила себя улыбнуться ему на прощанье, но улыбка получилась вымученная и неживая. Она была все еще во власти дурных предчувствий.