Наконец отыскалась и пищаль. Листья, которыми она была прикрыта, ссохлись и сровнялись с землей, а сама валежина исчезла. Должно быть, кто-то из камчадалов успел побывать здесь и унес валежину для костра, не заметив лежащего под листьями кафтана.
Поднявшись наверх, Семейка увидел Завину с Кулечей, бродящих по пепелищу. Трупов там уже не было, только белые кости, черные головни да слой седого пепла покрывали землю.
В глазах Завины стояли слезы. Здесь она была когда-то счастлива и теперь оплакивала минувшее.
Кулеча торопил Семейку покинуть пепелище. Камчадалу было тягостно смотреть на это печальное зрелище, виновником которого отчасти был он сам. Это ему принадлежало открытие, что огненные пришельцы смертны. Когда прошлой осенью утонул в низовьях, упав из опрокинувшегося бата, один из казаков, он поспешил известить об этом Карымчу. Князец вначале не поверил Кулече. Огненные люди поступили хитро, спрятав утопленника в землю, чего никогда не делают ительмены, оставляя мертвых на съедение зверям. Однако пришельцы пометили место, где они спрятали утопленника, деревянным крестом. Когда по приказу князца могила была разрыта, князец убедился, что в ней лежит мертвый пришелец, и поверил Кулече. Могилу опять закопали, чтобы огненные люди не догадались, что их тайна раскрыта. С той поры и начали ительмены готовить нападение на острог, которое состоялось через год после этого открытия. И вот теперь пришельцы мертвы, а сам он, по странному стечению обстоятельств, служит последнему из них.
Уступив настояниям Кулечи, который стращал их погоней, Семейка с Завиной решились оставить пепелище. Выгрузив из бата сумы с едой и дорожными припасами, они кинули их за плечи и зашагали прочь.
Верст за пять от места впадения Быстрой в Большую тянется по долине топкая тундра. Сухо только на самом берегу, по которому и петляет глубокая, по колено, узкая тропа.
Найдя тропу, они шли по ней, не останавливаясь, до полудня, пока не достигли предгорий. Здесь, у входа в узкое ущелье, из которого с ревом выбегала река, они остановились на привал.
Это и спасло их от гибели. Затаившиеся в ущелье ительмены досадливо переглянулись. Канач долго наблюдал за тем, как беглецы устраивались для обеда на сухом пригорке. Они не побоялись даже запалить костер — видимо, осторожность покинула их. Ветер, дувший в сторону ущелья, нес раздражающий запах вареного мяса. Сглотнув слюну — с самого вечера у них и крошки во рту не было, — Канач прикинул расстояние до пригорка. Если выскочить неожиданно всем сразу, пленники не успеют убежать, кроме, может быть, Семейки, который, как ему хорошо было известно, бегал лучше его самого. Придется догнать его с помощью стрелы.
Наложив стрелу на тетиву лука, он дал знак ительменам, и те без крика выскочили из ущелья. Канач бежал позади всех, решив послать стрелу, как только Семейка покажет спину.
Первым заметил воинов Кулеча. Опрокинув котелок с варевом, он с криком испуга перемахнул через костер и понесся прочь с холма в речные заросли. Семейка, захваченный неожиданностью, кинулся было вслед за ним, схватив за руку Завину. Но, вспомнив о пищали, он бросился обратно к костру.
Ительмены были уже совсем близко. Семейка насчитал четверых. В бегущем позади он узнал Канача. В руках у Канача был лук с наложенной на тетиву стрелой.
Выждав, когда воины, поднимаясь на холм, сбились в кучу, Семейка выстрелил почти в упор. Пламя и грохот выстрела на секунду ослепили и оглушили его. Когда к нему вернулась способность соображать, он увидел, что двое камчадалов убиты наповал, а третий корчится на земле, скатившись вниз со склона холма. Канач, выронив лук и схватившись рукой за плечо, топтался под холмом. Видимо, он был ранен.
Семейка торопливо перезаряжал пищаль. Завина, успевшая прибежать на вершину холма и заметившая Канача, с ненавистью глядела на него, и на лице ее была жестокая победная улыбка.
— Убей его! — потребовала она.
Семейка, перезарядив пищаль, навел ствол в грудь Канача. И в этот момент Канач, должно быть, опомнился. Обведя взглядом вершину холма и заметив наставленный на него ствол пищали, он крикнул: