— И это все? — вознегодовал Григорий. — Тётя Лиза, да вы, никак, нас за детей принимаете.
— Дети и есть.
— Мы — студенты, мы уже сами можем детей делать.
— Господи, помилуй! — смутилась тётя Лиза. — Какой у тебя, Григорий, язык распущенный! Смотри, скажу отцу!
— А я весь в него.
— Где тебе! Зелен ещё! — Тётя Лиза вдруг усмехнулась, остро глянув на парня. — Тебе ещё грешить да грешить, чтобы с батюшкой сравняться. Нет, не проси, ничего другого не принесу. — Она ушла, одарив и Ксану, и Костю острым своим, присматривающимся взглядом. — Господи боже, помилуй нас…
— Что ж, кагор так кагор, — смирился Григорий. — В докторском кабинете можно и с докторского винца начать. Ну, а потом… — Он быстро управился с пробкой, торопливо, словно истомила его жажда, разлил вино по рюмкам. — Поехали! Так как, Костя, ты согласен?
Костя молчал. Отшутиться бы, но не шли на ум удачные слова. И Ксана молчала. Ей ничего не стоило свести все на шутку, но она помалкивала.
— Что же мы не пьём? — сказал Костя и первый осушил свою рюмку. Кагор был тёплый, противный, у него был вкус подслащённого сургуча. Но этот сладкий сургуч все‑таки поприбавил Косте смелости. — Я согласен, — сказал он, и, чтобы понятно было, что он шутит, что это он только шутит, Костя добавил: — Где наша не пропадала!
— Ну, тогда и я согласна, — сказала Ксана и тоже выпила. — Верно, где наша не пропадала! Фу, какая гадость!
— Тогда вам ещё по одной, — сказал Григорий, торопливо наливая сестре и Косте. — За вашу помолвку! Быть по сему! Поехали!
— Быть по сему! — повторил Костя и выпил. И с надеждой посмотрел на Ксану.
— Быть по сему! — Она тоже выпила. — Фу, какая гадость!
— А теперь, — не унимался Григорий, — самое время вам выпить на «ты»! Возражений нет? — Он снова всем налил, потом взял сестру за руку и подвёл к Косте. — Заведите руку за руку. Так. Смотреть в глаза. Выпили! И…
Костя придвинулся к Ксане, совсем близко. Глаза у неё были закрыты. Она не отстранилась от него, только закрыла глаза. Кагор влажно и горячо растекался по её губам.
— И!.. — напирал Григорий.
Костя коснулся губами её губ. Она не отпрянула, не оттолкнула его, чего он ждал. Её губы покорно поддались, разнялись, скользкие и горячие. Костя услышал, как застучало сердце, как заколотилось, заметалось.
Ксана отвела голову.
— Все?
— Теперь скажите друг дружке «ты»! — приказал Г ригорий.
— Ты не умеешь целоваться, — сказала Ксана. Она смотрела на него и улыбалась своим красным, влажным ртом. — И от тебя пахнет кагором.
«А я люблю тебя», — хотел сказать ей Костя, но сердце так стучало, что он оглох от этого стука. Он испугался, что не услышит собственных слов.
— Ты… — сказал он и умолк.
— Готов! — насмешливо изрёк Григорий. — Вот что, помолвленные, сбегаю‑ка я к старухам за шампанским. Я мигом! — Он кинулся к двери, прогромыхал, нарочно шумя, по лестнице и принялся кричать что‑то — там, внизу, — оповещая Анну Николаевну. Благая весть!
Оказывается, Григорий не шутил с этой помолвкой.
И Ксана молчала, не остановила его, не запротестовала. Но ведь и ты сам, ты тоже не шутил…
— Ксана, ты это серьёзно? — спросил Костя, как к чужому прислушиваясь к своему оробевшему голосу.
Она оглянулась, незнакомо посмотрела на него, сведя брови.
— Мама будет рада, — сказала она.
— А как же Туменбай? — спросил Костя, кляня себя, что спрашивает.
— Никакого Туменбая нет, его нет. — Ксана присела на диван, понурилась, зажав руки между коленами. — Ты не беспокойся, он уехал. Он, знаешь ли, убежал в свои горы. Гордый! А я тоже гордая…
На лестнице рос шум, скрипела лестница под тяжестью Анны Николаевны, которая сама сейчас поднималась сюда, чтобы поздравить Ксану и Костю. Благая весть, благая весть!
— Ну вот и все, — сказала Ксана и распрямилась.
Дети сказали своё быстролётное «Да!», и на арену выступили взрослые, люди обстоятельные и серьёзные. Надо было спешить, взрослые заторопились, их опыт подсказывал им, что нельзя терять ни минуты. Да и обстоятельства действительно были таковы, что надо было торопиться. Короток был срок жизни, остававшийся у Ксаниной матери. А она хотела благословить дочь. Её страшил роман дочери с этим Туменбаем, с этим не от мира сего поэтом, гордым, вспыльчивым, непонятным. Что бы ждало дочь, выйди она за него? Чужая среда, чужие обычаи, что ни говори, но и чужая вера. Девочка не придавала всему этому значения, она ещё была глупенькой, несмышлёнышем, хоть уже вот и стала невестой. Надо было подумать за неё, обезопасить её. Мать хотела умереть, зная, что дочь её защищена от опрометчивого, пагубного шага в жизни. Спешил и Лукьян Александрович. Во–первых, по той же причине, что и жена, — мог ведь и Туменбай вернуться, — а во-вторых, могла и дочь передумать. А Лукьян Александрович очень хотел, чтобы этот брак дочери с Костей состоялся. Для её же блага. И парень был славный, неиспорченный, и ясно было совершенно, что влюблён в неё по уши. Но и не только это. Выдать дочь за единственного наследника Анны Николаевны Лебедевой — это само по себе было делом очень заманчивым. План этого брака, этого союза Уразовых и Лебедевых, в голове Лукьяна Александровича и зародился. А Анна Николаевна ухватилась за этот план как за спасение. Она тоже спешила. Как ещё взглянут на все родители Кости? Так ли легко будет им расстаться с сыном? Ведь ему теперь здесь жить, здесь у него теперь будет своя семья, свой дом. Надо было спешить. Потом, потом во всём можно будет разобраться, все обговорить, уладить. Потом! Пока же нельзя было терять ни минуты.