- А куда же мне идти? - спросил Марк.
Штефан пожал плечами и вскинул руки. В них оказалась флейта - огромная, странной формы, тускло поблескивающая в полумраке.
Штефан поднес ее к губам и начал играть, но Марк не услышал ни звука. А вот оборотни начали корчиться, прижимая лапы к ушам и склоняясь все ниже к столу. Марк невольно отступил на шаг назад и словно прорвал спиной невидимый барьер.
Все звуки тут же пропали - смех, рычание, чавканье, шорохи и стуки исчезли. В наступившей тишине Марк начал различать тихое пение флейты, больше похожее на плач - и чем громче оно становилось, тем явственнее Марк понимал, что ни один человек так плакать не может.
Штефан отвел флейту от губ - пение-стенание стало только громче - и сказал:
- Я покажу тебе, куда идти. Я тебе не лгу. Смотри.
Марк внезапно оказался совсем рядом со столом, хотя не двигался с места. В глазах Штефана переливались радужные огоньки. Флейта - или что-то иное - все плакала, и огоньки от этого плача разгорались все ярче.
- Смотри, - повторил Штефан и сунул Марку в руки флейту.
На ощупь флейта была теплой и скользкой. Марк отвел взгляд от Штефана и поглядел на нее.
Он держал не музыкальный инструмент, а берцовую кость человека, покрытую свежей кровью и ошметками мяса - запах тут же ударил Марку в ноздри, и он отшатнулся, отбрасывая кость. Его нога за что-то запнулась, Марк потерял равновесие и упал спиной назад.
Марк открыл глаза и уставился в белоснежный потолок над головой, чувствуя, что сердце колотится где-то в горле. Одеяло, которым он кое-как укрылся, прежде чем провалиться в сон, сбилось в тугую петлю вокруг ноги и неприятно давило поверх джинсов. Марк сглотнул пересохшим горлом и повернулся на бок, пытаясь стряхнуть одеяло с ног. Падаешь во сне, значит, растешь, вспомнил он давнюю «мудрость», одну из тех, которые взрослые безапелляционным тоном сообщают детям в то время, когда те еще воспринимают все слова непостижимых и могучих взрослых людей как непреложную истину. Или там говорилось «летаешь»? Марк не помнил. Да и расти ему было уже некуда даже по оборотническим меркам.
Марк сел, распутал непокорное одеяло руками и стащил носки, посидел немного, прикасаясь горящими ступнями к холодному ламинату и чуть не повизгивая по-собачьи от неожиданно острого удовольствия. Наверное, будь он человеком, сейчас бы прикладывал что-нибудь холодное к голове.
Посидев так еще немного, Марк решительно встал и разделся полностью, чувствуя непривычное облегчение, какое бывало в форме волка. Вдруг оказалось, что ворот у футболки слишком узкий, а любимые джинсы немилосердно давят в паху. Стряхнув с себя все вплоть до белья, Марк сгреб одежду в кучу и отнес в ванную. Вернулся, захватил носки и бросил их в ту же кучу на корзине для белья - ему было лень даже открывать крышку, чтобы пихать одежду в одно из отделений. Их в этой странной корзине, занимавшей по длине почти всю стенку, было больше традиционных двух, и каждое было заботливо подписано. Кажется, там было что-то не только о цветах, но и составе ткани или чем-то еще в этом духе. Марк так и не удосужился перевести, да и не собирался - сортировкой одежды он никогда особенно не заморачивался.
Вообще многое в этой квартире было ему так же странно - на кухне, например, царил настолько идеальный порядок среди посуды и всяких баночек (одного дизайна и цветовой гаммы, выстроенных ровными рядами в шкафчиках, к которым пыль, кажется, опасалась даже приближаться), что здесь впору было снимать рекламу североземельного концерна мебели и домашних приблуд. Во всяком случае, когда Марк впервые зашел на эту кухню, ему показалось, что он оказался как раз в одном из отделений в магазине этого концерна, настолько все здесь было неживым. Наверное, такой же нечеловеческий (и уж точно не оборотнический) порядок царил во всех квартирах, которые Управление предоставляло своим сотрудникам - Марк не интересовался. Да и баночками этими он не пользовался вовсе, а посудой - по мере заполнения посудомойки, а составлял ее обратно как заблагорассудится.
Один из салатников Марк приспособил под пепельницу, не чувствуя ни малейших угрызений совести - выбрал один из самых больших, чтобы выкидывать не слишком часто. И как раз сейчас это пригодилось - когда Марк выудил из кармана куртки безнадежно пустую пачку и осознал, что во всей суматохе сегодняшнего дня (точнее, бледном подобии суматохи по сравнению с Маардамом) совершенно забыл купить сигарет.
Марк устроился на высоком стуле за барной стойкой, недовольно зашипев сквозь зубы - прикосновение холодного пластика к голой заднице оказалось далеко не таким приятным, как к ступням, и начал ковыряться в пепельнице, выискивая самые длинные окурки.